Обнаженная в зеркале

Я всегда хотел быть живым мостом между страной моего рождения и приёмной родиной. Подобно двум великим людям, дарившим меня своим доверием и дружбой, – Теодору Рузвельту и императору Вильгельму II, я считал, что будущее западной цивилизации зиждется на сотрудничестве трех стран, которым я обязан более всего, – Соединенных Штатов, Англии и Германии. Две мировых войны свели на нет мои усилия и почти полностью сломили меня.

Через неделю после начала Первой мировой войны на газетных прилавках появился мой журнал «Fatherland», ратовавший за «честную игру» в отношении Центральных Держав. Он стал мощным рупором общественного мнения и всего за несколько месяцев достиг тиража в 100 000 экземпляров. Когда США разорвали отношения с Германией, он был переименован в «American Monthly».

Несмотря на твердую поддержку военных усилий Соединенных Штатов, я был обвинен в изоляционистских и прогерманских настроениях. Военная партия подвергла меня бойкоту. Пять знаменитых авторов объединились под лозунгом «Больше никакого Вирека!». Мои стихи были выброшены из антологий, мое имя из справочника «Кто есть кто в Америке». Меня исключили из Американского поэтического общества, созданного главным образом моими же усилиями, и из Лиги авторов. Сейчас я – поэт без мандата.

Мои английские друзья Уэлсе, Зангвилл[52]

, Честертон, Дуглас, Шоу, Ле Гальенн[53], Фрэнк Гаррис[54]

и другие остались не затронуты военной истерией. В Первую мировую войну меня чуть не линчевали, но не посадили в тюрьму, вопреки распространившимся слухам о том.

Я оставался изгоем почти десять лет. Только тогда моё имя снова появилось в «Кто есть кто». К собственному удивлению, я оказался на гребне волны. Я стал интервьюером высшего класса для таких изданий, как «Saturday Evening Post», газеты Хёрста и «Liberty». В «Liberty» я проработал почти десять в качестве советника редакции. Вместе с Полом Элдриджем я написал трилогию о Вечном Жиде, которая оставалась бестселлером на протяжении многих лет и до сих пор переиздается в США и Англии. Германское издание было сожжено нацистами на первом же аутодафе.

Я интервьюировал многих величайших современников – Фоша, Жоффра, Гинденбурга, Клемансо, Шоу, Гауптмана, Эйнштейна, Генри Форда, Шницлера[55]

, Фрейда, Гитлера, Муссолини и др. Вильгельм II, живший в изгнании в Доорне, стал моим другом. Я помогал ему писать статьи, которые печатались под его именем по всему миру. Собственный опыт Первой мировой войны я использовал в книге о пропаганде «Сеющий семена ненависти». Дружба с Фрейдом дала свои плоды в романах и «Плоть и кровь моя. Лирическая автобиография с нескромными примечаниями». Мою переписку с Вильгельмом II приобрел Гарвардский университет. Коллекция Йельского университета пополнилась письмами ко мне полковника Хауза[56], а копии адресованных мне писем «Колумба Бессознательного» хранятся в Архиве Фрейда в Библиотеке Конгресса.

Вторая мировая война принесла мне ещё больше испытаний. Я делал всё возможное, чтобы удержать мою страну, Америку, от участия в войне. Истории о (немецких) зверствах, которые начали стремительно тиражироваться, казались мне повторением аналогичных басен, которыми пропаганда кормила нас в Первую мировую. Я без колебаний стал советником Германской информационной библиотеки. Мир не помнит, что великий британский государственный деятель Ллойд-Джордж, посетив фюрера в 1936 г., назвал его «германским Джорджем Вашингтоном». Черчилль прославлял его как «бастион против большевизма». В 1938 г. он сказал, что желал бы Британии найти собственного Гитлера для воссоздания своего могущества, если она когда-нибудь проиграет войну. Стоит ли удивляться, что я не оценил патологический аспект гитлеровского гения? Впервые я интервьюировал его в 1923 г., когда он был сравнительно мало известен. Я написал: «Этот человек, если будет жив, будет делать историю – к лучшему или к худшему». Сбылось и то, и другое. Я назвал его «гиперкомпенсацией германского комплекса неполноценности».