Оборотень

Вечерами вся группа собиралась подбить итоги. Их ещё не было. Хотя уже на третий день, отойдя от облавы, бомжи стали поспокойнее и поразговорчивее. Не все, конечно, кое-кто из них.

Кандауров и Лоскутов, засидевшись допоздна, вместе возвращались домой. Они часто так делали — шли вдвоём до метро, а там разъезжались в разные стороны. Необычная для первого летнего месяца жара, уже вымучившая город, не отступала. Хотя порой, казалось, вот-вот что-то изменится: то неожиданный рывок ветра бросит пыль в лицо, то зашумит листва, то тучка закроет солнце. И люди замирают в ожидании, оглядываются, поднимают к небу головы. Но порыв уйдёт, листва утихнет, туча словно растворится. В этот вечер словно бы и дул ветерок, но был он теплее тела и обдавал запахом раскалённого асфальта.

— Не кажется ли тебе, Миша, что наш подопечный побывал в зоне? — спросил Викентий. — Шесть убийств, и никаких улик, никаких отпечатков?

— Думаю, ты прав. Хотя, конечно, сейчас народ криминально начитанный — все всё знают и о том, как делается преступление, и о том, как ведётся следствие.

— Но дилетант всё равно всё не предусмотрит.

— Согласен. Но что нам это даёт? Вряд ли он сидел за такое! Они все подрастрельные и никто побегов не совершал.

Оба остановились на оживлённом перекрёстке, ожидая в толпе зелёного света светофора. Кое-кто из торопящихся и нервных пешеходов не мог переждать полминуты, бежал через дорогу, опасно лавируя между машинами. Здесь всегда было так. Раньше Викентий не мог спокойно смотреть, потом привык и лишь улыбался снисходительно, наблюдая за кульбитами кандидата в самоубийцы. В конце концов, каждый сам волен распоряжаться своей жизнью. Но, конечно, он притворялся: сердце замирало, когда визжали тормоза, и он мысленно матерился вместе с громко кричащим шофёром. Сам же Викентий принципиально не шёл на красный свет даже тогда, когда спешил, а машин поблизости не было. Он уважал себя и считал цивилизованным человеком.

На другой стороне улицы Викентий вновь заговорил:

— Ясное дело, если он сидел, то не за подобные вещи. И вообще, может быть, по-мелочи. Но, знаешь ли, людоедские пристрастия не возникают вмиг. Когда-то, где-то они уже проявлялись…

— А если он сидел долгий срок? — подхватил мысль Михаил. — То могли что-то заметить за ним и в зоне!

— Точно! Но там свои порядки, а сор из избы тюремщики выносить ох как не любят! Могли и замять какой-либо случай — поди теперь узнай!

Эскалатор уже вёз их вниз, и с каждой секундой приближалась желанная прохлада. Да, только под землёй и можно было недолго передохнуть от жары. Наверное потому станция казалась переполненной людьми. Кандауров и Лоскутов отошли в сторону, к боковой нише — они ещё не договорили.

— Знаешь, Миша, я вот что завтра же сделаю, прямо с утра! Напишу запрос-просьбу во все места заключения, в тюрьмы и колонии. Попрошу, в связи с необычными и жестокими преступлениями, которые мы расследуем, сообщить, не скрывая, обо всех случаях, которые как-либо стыкуются с действиями «упыря». Пусть даже не впрямую… Скажем, за последние три года… Напишу так, чтоб пронять их. Может, и сработает.

И, уже пожимая Лоскутову на прощание руку, добавил:

— Повезло нам, что убитого нашли сразу, всего лишь через четыре-пять часов после смерти. До этого, помнишь? — самое раньше, через неделю.

— А ведь он их не прятал.

— Да, не прятал, но и на людных местах не бросал… Вот почему я думаю, что он у нас в городе. А, может, и среди тех, кто попался в облаву.

— А если не попался? Тогда мог и догадаться, для чего вылавливали бомжей.

— Не думаю. Газеты о нашей находке не писали, сам знаешь. Мог решить, что это обычная плановая акция, с ним не связанная. Затаится, конечно. Но вряд ли попробует из города уйти. Сейчас это опаснее, чем затаиться, раствориться в таком большом городе. А если это так, если он здесь — я свой шанс не упущу. Выловлю зверюгу!

Кандауров сжал зубы, тряхнул ещё раз Михаилу руку и быстро пошёл к своей электричке. Двери за ним захлопнулись. Он остался около них, почти прижавшись лбом к стеклу, глядел в мелькающие тени чёрного тоннельного провала. Последнюю фразу он произнёс так жёстко — сам не ожидал. Но в тот момент он вдруг вспомнил свою дочь-подростка. Девочка давно не жила с ним, а со своей матерью в другом, далёком городе. Но Викентий любил её, тосковал. Он представил — смутно, без лица, с нечёткой фигурой, страшного человека рядом со своей малышкой… Скрипнул зубами и снова подумал: «Выловлю зверюгу!»