Оборотни

Карл Шиллер с большим интересом и желанием вновь обратился к делу. Ненависть его подогревалась Гробом Митцером, которого он знал и которому верил как другу и коллеге по предпринимательству. На протяжении последних нескольких лет он помогал финансировать партию и тесно сотрудничал с Митцером в создании той финансовой базы, с которой могли бы начать воплощаться в жизнь мечты о новой Германии. Смерть Митцера привела его в оцепенение, но не надолго. Уже через полчаса он связался с теми, кому доверял в Совете, и представил веские соображения, почему ему следовало бы занять освободившееся место. Последний его звонок был Фрику, которого, как он знал, следовало убедить в первую очередь.

— Я пока не считаю вас готовым занять место в Совете, — сказал Фрик, когда Шиллер закончил говорить. Он лгал, поскольку финансист был очевидной кандидатурой. Он знал подноготную Шиллера, знал о его жадном стремлении к тому, что тот считал принадлежащим ему по праву, знал о его врожденной ненависти к евреям. Они были давно лично знакомы, и Фрик доверял Шиллеру настолько, насколько он вообще мог доверять другому человеку.

Шиллер продолжал просить, вновь и вновь доказывая необходимость своего участия в Совете. При этом он заверял Фрика в личной своей верности ему и всему руководству партии. И тогда Фрик сделал вид, что сдается на мольбы Шиллера.

— Когда мы придем к власти, дорогой мой Шиллер, — сказал в заключение того разговора Фрик, — мы возвратим земельные владения тем, кто поддерживал нас. Это самое меньшее, что мы можем сделать. — И даже по телефону он ощутил, как Шиллер затрепетал от восторга.

Итак, новый лидер продолжал осмотр зала. Взгляд его задержался на Клаусе Бюле, владельце франкфуртской «Дейли ньюс» и телевизионной станции. На эту сферу следует оказать большое давление, здесь недостаточно влияние национал-социалистов.

Надо раскачать Бюле, сделать его газету рупором национальных идей. Другие газеты последуют его примеру, средства массовой информации хорошо известны своим стадным характером.

— Но, — продолжал Фрик, — если нам предстоит занять принадлежащее нам по праву место в истории, мы должны выйти из подполья. — Он сделал паузу, ощутив общее напряжение. Они давно привыкли скрывать свои чувства, таить свои желания. Они не протестовали, когда на званых обедах, по телевидению или в газетах проклинали Гитлера и «третий рейх». Ненависть к нацизму превратилась в крупный бизнес. И они держали язык за зубами, никогда не высказывали открыто своих убеждений.

А теперь их призывают выйти с открытым забралом.

Он чувствовал их волнение; они как бы находились в тоннеле, и грохот приближавшегося экспресса уже сотрясал рельсы.

— Нам нечего стыдиться, — сказал он спокойно, преодолевая логикой состояние чистой эмоции. — Не можем же мы всегда извиняться за прошлое. Германия двинулась вперед. Мы должны чувствовать время, чтобы не оказаться людьми вчерашнего дня.

Он встал, сознавая, что все наблюдают за ним. Они были перепуганы, даже Шиллер застыл на своем месте, словно аршин проглотил. Что же, черт возьми, они ожидали после всех этих лет?

— Легко стать запуганными, — продолжал Фрик, медленно обходя стол и сопровождаемый взорами присутствующих. — Вот и я, увы, тоже запуган. Но мы не должны допустить, чтобы вбитый в нас страх исказил наши цели, помешал нашему долгу. В нашей стране были большие силы тьмы, чем «третий рейх». Американцы, британцы. Даже эти пуделеобразные французы. Они диктовали нам свой образ жизни и с помощью оккупации кое в чем преуспели. Они говорили нам приятные вещи, зная, что военной силой смогут подавить наше собственное мнение. Наконец, русские, которые творили свои темные дела за Стеной. Они насиловали нашу страну, лишали нас чести, плевали на нас за якобы преступления, совершенные пятьдесят лет тому назад. И как бы ужасны ни были их преступления против нас, они всегда оправдывали их, говоря, будто наши были еще хуже. Мы превратились в две страны. И только воля народа заставила их убраться и снести Стену. Я не забуду ту великую ночь. Вместе с другими я разбирал ее голыми руками, по кусочкам, эту чудовищную Стену. Люди заработали свою свободу, но не знают, как ею пользоваться. Нет стада без пастуха, говорил Ницше. Сейчас немцы уязвимы для коммунистов, для фашистов и даже для ненавистных сионистов. Вы же видели беспорядки в Берлине, разрушение синагог, даже взрыв бомбы, при котором был убит Гроб Митцер. Его смерть с определенностью должна показать вам, что мы не можем дальше оставаться в подполье. Для нас наступило время занять принадлежащее нам по праву место. Время, чтобы мы стали пастухами. У нас для этого есть средства. У нас даже есть собственная тайная полиция. Люди из Штази, тайной полиции Хонеккера, стали для нас хорошими штурмовиками. Целая армия людей, которым некуда деваться.

Он еще раз спокойно и внимательно обвел взглядом всех присутствующих. Его слова начинали производить требуемый эффект. Многие уже кивали в знак согласия. Чего ждать? Сколько времени можно еще ждать?