Обожаю грешников

Мы были закрытой организацией. О нас почти никто не знал. О нас не писали в СМИ. Все сотрудники проходили проверку службы безопасности и подписывали кучу документов о неразглашении. Я так до конца и не поняла, в чем суть этой секретности, но так пожелал хозяин, а сомневаться в его устремлениях мы просто не имели права. Если честно, то я почти ничего о нем не знала, а ведь он – самый близкий для меня человек на всем белом свете. Какое-то время я даже думала, что это была любовь. Да, я считала, что люблю его как мужчину, но потом поняла, что отношусь к хозяину как божеству. Я просто его боготворила. Все давно уже привыкли к его скрытности и странностям, но здесь все без исключения его обожали. Детей он всегда приводил сам, по пять-шесть человек в год, и мы также не знали, где он их берет. Юристы разбирались с документами, дети входили в нашу семью, и для них начиналась новая жизнь. И все шло прекрасно в нашем дивном саду. Все в округе были счастливы, пока однажды не случилось самое страшное событие в моей жизни.

Начну с того, что Василий Сергеевич, вернувшись из очередной командировки, привел нового ребенка. Это был мальчик лет десяти по имени Олег. Нормальный, здоровый, худощавый, правда, дикий, как и все сироты, но в целом паренек приятный. Это был сотый ребенок в нашем приюте, и никогда еще у нас не содержалось столько детей. Мы быстро адаптировали мальчика, провели ему вводный курс и поселили в левом крыле вместе с его сверстниками. Василий Сергеевич обыкновенно после того, как приводил новобранца, тут же исчезал, но на этот раз он остался на ночь в своем отдельном домике, который пустовал долгие годы, а на следующее утро сообщил, что теперь он будет жить на территории приюта, так как идти ему больше некуда. Весь персонал был взбудоражен, все негодовали, как и я сама, признаюсь, ибо все мы боялись перемен. Хозяин никогда раньше не оставался на ночлег, а чтобы жить… В общем, жизнь наша с тех пор поменялась, но привычный ход событий не был нарушен, и мы продолжили работу под бдительным оком нашего основателя. Теперь он был ближе к нам и к детям, и нам даже сделалось как-то теплее…

Пару месяцев я ходила за Василием Сергеевичем, не решаясь на разговор. Он ни с кем из персонала почти не разговаривал, все так же оставаясь закрытым, и лишь изредка перебрасывался какими-то протокольными фразами со мной да с офисными служащими. А потом пришли они. Волки. Обрушились, будто град среди лета. Ворвались на территорию нашего приюта, устроили настоящую облаву, как будто мы террористы какие-то. Начались какие-то обыски, оперативные мероприятия. Всех нас обуял тогда дикий ужас. Детей оставили под присмотром омбудсменов, заперли в особняке, всех переписали, опросили. Весь персонал без исключения отправили на допрос, таскали изо дня в день по участкам, кого-то под домашний арест даже отправили. Следствие длилось около трех месяцев. «Лазурный Сад» все это время, конечно, не функционировал. Детей раскидали по приютам – кого куда, обратно в жестокую жизнь. Всех сотрудников, кроме двух юристов, безопасника и главного бухгалтера, в конце концов отпустили, выписав административные штрафы. А этих суд признал виновными по ряду экономических статей Уголовного кодекса, и всем дали реальные сроки. Что касается Василия Сергеевича… Его осудили на двадцать пять лет строго режима, и я… Без слез не могу говорить об этом. Десять томов уголовных дел, целый букет из уголовных статей, включая заказные убийства. Мне удалось навестить его в СИЗО один раз, еще до суда. Мы сидели с ним друг напротив друга. У меня в глазах стояли слезы, а он просто смотрел на меня своими серыми глубокими глазами, и в этих глазах, как ни пыталась я разглядеть, так и не увидела слабости или сожаления. Я не знала, что говорить, и поэтому говорил он. Говорил о том, что больше никогда не выйдет из тюрьмы. Говорил, что «Лазурный Сад» перестанет существовать, а еще говорил, что никого ни в чем не винит. Он как будто знал, что так и будет.

– Триста двадцать девять детей… – задумчиво проговорил Василий Сергеевич, когда время нашего свидания подошло к концу и его уже держали под руки полицейские. – Триста двадцать девять жизней одних в обмен на триста двадцать девять жизней других. Видит бог, я делал это во благо…

КОРИЧНЕВАЯ ЧУМА