Обратные адреса

Однажды, помнится, когда мы всей "резцовской" братией - я, Решетов, Лозин, Остров и Инге - отважились пойти к Тихонову со своими стихами, то долго толкались в коридоре, пока Остров не предложил кинуть монетку: кому выпадет "орел", тому идти первому, - выпало Юрию Инге, и даже он, самый смелый из нас, переменился в лице.

А тут, спустя каких-нибудь два месяца, "выпало" мне идти на службу в "Звезду"!

Я заявил Юрию Николаевичу Либединскому, тогдашнему руководителю ЛАПП, что не собираюсь уходить с завода, да и с моим неполным средним образованием в журнал лучше и не соваться.

Юрий Николаевич набросился на меня:

- Как ты смеешь говорить так, молодой член партии?! Тебе оказали доверие, направили в один из лучших наших журналов, а ты еще ерепенишься. Стыдился бы, рабочий парень! А насчет образования - так это дело наживное. Будешь хорошо работать, общаться с большими писателями - образуешься. Я уже имел разговор с Тихоновым и Саяновым, так что смело иди - и за работу!

Юрий Николаевич был прав.

За три года, что мне посчастливилось работать под руководством Тихонова, я, можно сказать, прошел со своим восьмилетним образованием (в нашем районном городке десятилетки не было) полный филологический факультет!

Хотя уже миновала с тех пор целая жизнь, в душе моей не угасло чувство благодарности Николаю Семеновичу.

В "Звезде" в те годы печатались Горький, Форш, Толстой, Федин, Тынянов, Сейфуллина, Лавренев, Каверин, Слонимский, Козаков, Чапыгин, Шишков, Бабель, Сельвинский, Грин, Саянов, Прокофьев, Корнилов...

Мне по роду работы приходилось близко общаться со многими из этих писателей.

А в летнее время, когда Николай Семенович обычно уезжал в Армению или Грузию, я оставался в редакции один, самостоятельно верстал номера и даже распоряжался иногда финансами.

Правда, в городе находился главный редактор, секретарь обкома партии Дмитрий Павлович Белецкий, но, занятый в Смольном и в "Ленинградской правде" - он редактировал и ее, - в "Звезде" бывал редко, и мне приходилось время от времени ездить к нему то с планом очередного номера, то с версткой.

...Забыл сказать, что директора моего завода Громова куда-то перевели, а сменивший его Кубарев любезно попросил меня освободить казенную жилплощадь, и я переехал в писательский особняк на Карповку (улица Литераторов, 19), в крохотную полутемную комнатенку рядом с кухней.

Особняк этот то ли был арендован, то ли построен дореволюционным Литфондом специально для неимущих литераторов, но в описываемое время неимущих там уже не было, жили известные: Чапыгин, Либединский, и менее известные: Михайлов, Эрлих, Черноков, и начинающие вроде меня.

Самым знатным, уважаемым жильцом писательского особняка по праву считался Алексей Павлович Чапыгин. Он занимал на первом этаже крайнюю по коридору комнату, в которой тесно было от старинной елизаветинской мебели. Чапыгин, где только возможно, скупал за бесценок пришедшие в негодность старинные кресла, диванчики, пуфики, столики, сам чинил и реставрировал их, придавая им изначальный вид.

Из его комнаты никогда не выветривался запах распущенного на примусе столярного клея и лаков. Почти все свободное от творчества время Чапыгин проводил за верстачком, устроенным тут же в комнате.

Иногда он зазывал меня к себе, усаживал в старинное кресло, обитое парчой, доставал из шкафа, тоже старинного, хрустальный графин с настойкой собственного изготовления, наливал в крохотную, с наперсток, рюмку и подносил:

- Выпей-ка, милок, за твое и мое здоровьице!

- Спасибо, Алексей Павлович, долгих вам лет!

Убирая графин и рюмку в шкаф, он говорил:

- А ведь, милок, креслице, на коем сидишь, знатненькое. Из коллекции княгинюшки Волконской. И купил я его на толкучке у одного пьянчужки за сорок копеек. Правда, одни рожки да ножки купил, и без обтяжечки. Ан, вот видишь, как оно у меня получилась. Как новехонькое!

- Дело мастера боится, Алексей Павлович!

- Боится, милок, боится, - отвечал он своим тихим, протяжным голосом.

На письменном столе у Алексея Павловича, тоже старинном, реставрированном, красного дерева, с точеными ножками, не было ничего лишнего: высокая стопка отличной белой бумаги, бронзовая фигурная чернильница и несколько вставочек из слоновой кости с перьями "рондо", которыми любил он писать. В правом дальнем углу стола лежала толстая кожаная папка, куда Чапыгин складывал исписанные страницы.

К столу садился чуть забрезжит рассвет и работал до десяти, иногда до одиннадцати утра - к этому времени тетя Дуся, сторожиха особняка, спешила к Алексею Павловичу с никелированным чайником.

В то время Алексей Павлович работал над романом "Гулящие люди".

Как-то мы с Александром Чуркиным - он был земляком Чапыгина, и Алексей Павлович особенно опекал его - зашли к старику. Он усадил нас, налил из того же графина по рюмочке настойки и прочитал несколько страниц из романа.

- Думаю съездить на Север, на свою родину, - сказал он. - Давай, Сашенька, съездим вместе. Недавно письмо из моей деревни получил, пишут, что колхоз у них строить начали. Хочу поглядеть, что построили.