Вергилий — это сама поэзия, и величайший из европейских поэтов знал о ее ограниченности. Поэзия может быть «духовной», как опрометчивые почитатели привыкли именовать ее. Но раз уж она «духовная», значит, имеет характер тех видений, от которых предостерегают мудрые, говоря о Пути Отрицания. Поэзия — не благотворительность, в ней нет смирения. Поэтому она представлена образом Вергилия, безупречным, если бы не одно «но»: отсутствие крещения, а следовательно, не способным к бесконечному милосердию и бесконечному смирению. В первой части поэмы Вергилию недостает благодати, и это оправдано, ведь иначе он слишком походил бы на Беатриче. В «Энеиде» много рационального, но мало любви, как и у ее автора.
И все же образ Вергилия выбран точно. Беатриче просит его отправиться на помощь Данте. Она не может приказать поэту, точно так же как религия не может повелевать поэзией — великое искусство всегда независимо. Голос Вергилия — его собственный голос. Главной своей задачей он считает укрепление авторитета Императора (как в «Энеиде») или избавление людей от страданий (как в «Комедии»); однако решать эти задачи он будет только на своих собственных условиях. Нам бы очень повезло, если бы служители религии и поэзии всегда разговаривали друг с другом так вежливо. Вергилий обращается к Беатриче практически так же, как обратился бы сам Данте:
Вергилию нет места в раю по причинам поэтическим, а не богословским, хотя на первый взгляд его собственные слова указывают именно на формальные причины:
Однако стоит отметить, что в самом конце «Рая» по просьбе Беатриче появляется другой бывший человек, старец славный и обходительный — святой Бернард. Вряд ли Вергилий мог страстно обратиться к славе Девы-Матери, вместо него это делает святой Бернард. По ходу повествования необходимо моление о том, чтобы дать поэту прозорливое зрение, подобное глазам Беатриче. Повторяю, Вергилий не может быть у верховного престола, не может обращаться к Деве-Матери, но ему на смену является не сама Беатриче, но некто, выполняющий ту же роль, которую играл Вергилий у императорского престола. Последнее появление мужчины в самом конце поэмы очень напоминает первое появление Вергилия в самом ее начале.
Данте и не собирался делать образ Вергилия исключением, хотя с богословской точки зрения оно было допустимо. Образ Вергилия становится исключительным только за счет поэтической силы Данте, а те, кто раз за разом сожалеет об отсутствии у Вергилия пропуска на небеса, просто не понимают тех чисто технических сложностей великого искусства, с которыми столкнулся автор.
В разговоре между поэтами Вергилий заявляет, что «славный нагрянет Пёс» и заточит волчицу в аду, «откуда зависть хищницу взманила». Как правило, комментаторы считают, что Пёс — это «Кан гранд делла Скала, наместник священнейшей власти кесаря», то есть образ, в любом случае имеющий политический смысл. Но в той ситуации, в которой оказался Данте к началу поэмы, наместник кесаря едва ли поможет. Для поэта есть только один путь — это созерцание принципа вселенной в трех ее великих формах. Ему надлежит, во-первых, увидеть «древних духов» и услышать их «о новой смерти тщетные моленья»; во-вторых, «тех, кто чужд скорбям среди огня», и наконец, в-третьих, — «блаженные племена».
Здесь Путь Отрицания переплетен с Путем Утверждения, но чтобы подчеркнуть выбор Пути Утверждения, Данте повторяет: «Ты мой учитель, вождь и господин!» (Ад, II, 140).
Договорившись так, они вскоре приходят к великим вратам. Надпись на них гласит: