Образцовая смерть

Звенели ведра, в кухнях слышался смех, а на куче навоза кукарекал петух. Расчаленные дома, бакалейные лавки с тремя ступеньками и дворы с кроликами, томящимися в клетках из черного дерева, смеялись скверным старческим смехом. Главная улица шла в гору, спотыкаясь о гнезда из булыжника, где с кудахтаньем укрывались куры. Здесь располагались галантерейная лавка и почтамт — все же не совсем село. Идалия направилась между карликовыми домишками, переминавшимися с ноги на ногу, а затем по грунтовой дороге, вдоль которой тянулись огороды и стойла, оглашаемые тяжелыми бурыми голосами. Стая гусей пересекла тропинку и исчезла в кружеве высокой травы. Старик в грязных сапогах рубил сливу, и его топор стучал, будто встревоженное сердце. Услыхав шаги, он по старинке выпрямился и повернул к дороге мутные глаза, в которых мелькали неясные тени, а затем вернулся к своему занятию: на то, чтобы повалить дерево, зрения ему пока хватало. В саду ребенок срезал листовую свеклу со стеблями цвета слоновой кости и темными, густыми султанами — большими колыхающимися веерами, складывая их в пучки между бархатистыми грудями кротовин. Ребенок засмотрелся на Идалию: не каждый день увидишь такую элегантную барышню.

Сады понемногу старели; горох выкатывался из тонких стручков на дранку оград; овсюг, уже сухой и желтый, затягивал откосы промеж лачугами-развалюхами; а каштаны клялись вязам в вечной любви. Идалия остановилась в нерешительности на распутье, но мимо как раз проходила женщина, и девушка спросила жестами дорогу к бургу. Женщина тоже ответила жестом, напоминающим покачивание дубовых ветвей.

Крутая тропинка извивалась в строевом лесу, где пахло мятой и крапивой. В кронах неожиданно возникали просветы — кружевные окна, сквозь которые виднелось село внизу. Идалия запела, и звуки, поднимавшиеся из долины, потихоньку отвечали ей хором гномов — звонким, мелодичным, гулким и хрустальным.

— Какой прекрасный день, — сказала она вслух, — какой день!

Солнечные стрелы пронзали лиственный покров, касались зарослей кустарника золотыми остриями и вдруг рассыпались по булыжникам тропинки. Вскоре откос сменился утесом. Огромная подпорная стенка вырастала из скалы, обросшей бородой из оранжевого лишайника, камнеломки и ниспадающих шевелюрами папоротников. Кривые, сгорбленные дубки и недавно проросшие пихты цеплялись за обнаженные камни посреди мха, молодила и сиротливых пучков растений с сиреневыми цветками. За поворотом тропинки внезапно показался бург.

Шубы из плюща покрывали выступающие сооружения, ломаные жесты арок и стен, вздымающих к небу свои брусья-культи. Рвы были наполовину заполнены оползнями, но, хоть там и росли высокие деревья, отбрасывая тени на траву и колючие кусты, слышалось лишь карканье ворон на башнях. Время стерло герб Изенбурга над стрельчатой потерной, и постройки окружали со всех сторон двор — высокий и темный, точно колодец.

Идалия взобралась на обломки, свалившиеся в крапиву, и пересекла низкий зал, выстеленный квадратными плитами из обожженной глины, на которые ремесленник нанес ветвевидный цветочный орнамент, почти уничтоженный за долгие века запустения. Она прошла по дозорному пути вдоль белеющей на свету галереи, но остановилась перед грудой строительного мусора. Оставшаяся без кровли часовня омывалась утренним сиянием; солнце вышивало золотом по кружеву большого паруса, бархатистого от вековечной пыли и паутины. Лежа в камнях, бургграфы в стершихся кольчугах поднимали слепые взоры к такелажу этого судна, бороздившего вместе с ними океан столетий.

Упершись правой ногой в большой камень и положив альбом на согнутое колено, Идалия зарисовала мотив капители: коронованная змея — Мелюзина, смеющаяся с закрытым ртом. Там были также василиски, Адам и Ева, что-то наподобие птицы Рух с человеком в лапах, но все рельефы казались в тот час плоскими из-за контражура, так что Идалия решила еще немного подождать: «Если даже не вернусь точно к завтраку, мама знает, где я…»

Кухни превратились теперь в хаотичные груды вокруг черной, позеленевшей цистерны, а в полу соседней комнаты открывался люк — тайный ход, заваленный осыпью: когда-то давно он, должно быть, вел на утес. Идалия пришла в восторг. Донжон она приберегла напоследок, мечтая подняться к самому небу, высоковысоко, и воспарить, будто на воздушном шаре, над голубым ландшафтом, убегающим в безбрежную даль. Она вошла в сумрачную комнатку с резными консолями в виде кружков. В глубине начиналась винтовая лестница с такими узкими ступенями, что Идалии пришлось подобрать широкий купол своих юбок правой рукой, в которой и так уже лежали альбом и футляр, а левой нащупывать в потемках сердечник.