Образцовая смерть

Розовые лица у обоих нахмурились, а глаза сурово засинели, дабы не походить на цыганские. Они молчали, покачивая головами и обмениваясь красноречивыми взглядами. Чесночный дух и разудалые песни вороватого бродячего народа таили в себе экзотические ужасы и неведомые опасности. Левиафан опрокидывал корабли, людоедские племена выпускали целые тучи стрел, цыгане совершали мерзостные обряды над девственным телом мисс Идалии Дабб — исполнители грустных народных песен часто показывали такие цветные картинки, ударяя по ним карающим жезлом.

— Сволочи, — сказал Штенц, стукнув своим стаканом по дереву.

На главной улице покачивались фонари, заливая мягким желтым светом фасады, золотя шеи лошадей и каски жандармов. Голоса перебивали друг друга:

— Унесите бутерброды… Меню неполное… В карьерах, где ни зги не видать… Являлись волшебные привидения… Она исчезла двадцать лет тому… Не забудьте прихватить одеяла… Пропала бесследно… Наверняка, улизнула с любовничком… Моя бабушка умела гадать по хрустальному шару…

Под гостиничным столом жесткошерстные таксы стонали и судорожно сучили лапами, травя во сне зайца. Тролль был самым старым, но по-прежнему обладал лучшим нюхом во всей Рейнской области, мог выгнать из логовища любую дичь и напасть на любой след. Он тявкнул, словно предчувствуя, что завтра хозяин гостиницы поведет их всех за Фильзен, чтобы целых восемь дней охотиться в заповеднике. Татцель и Вальди со вздохом потянулись, а Тролль всхрапнул. Их сальный, грибной запах мешался с ароматами сусла, серого хлеба и рейнского вина.

Сильный ветер нагнал над долиной пузатые облака, и хлынул дождь. Запрокинув голову и широко открыв рот, Идалия подставляла потокам воды лицо и горло. Ручейки стекали в вырез корсажа, насквозь пропитывая своим черным серебром. Шиньон ночью развязался, и волосы рассыпались длинными мокрыми прядями. Как только дождь кончился, продрогшая Идалия заметила, что в углублении плит образовалась лужица, и предусмотрительно села рядом, чтобы отгонять ворон. Некоторым захотелось пить, она махнула рукой, но они так грозно закричали и так дерзко глянули, что Идалия отступила сама.

Она часами звала, прижимаясь лицом к бойницам, прерывалась на мольбы к Небу и вновь кричала с пересохшим горлом и воспаленным языком, а затем опять обращалась к Господу. Господь просил передать, что снизу ее крики не слышны. Дрожа под мокрой одеждой, она разговаривала с отцом и матерью. Неужели ее действительно оставили на произвол судьбы — потеряли?.. Разве так трудно догадаться, где она?.. Если бы кто-нибудь из них оказался на ее месте, уж она-то сумела бы его отыскать! Сердце подсказало бы… Неужели они не прислушиваются к своему?..

— Это же я, ваша Идалия… Сюда!.. Сюда!

В трещине росли одуванчики — убогонькие растения, по-летнему жесткие, с уже одеревеневшими стеблями. Идалия съела их, икая и булькая от волнения, но это лишь обострило голод. Тогда она попробовала пожевать солому своей шляпки. Лакированная рисовая соломка, сухая и острая — ядовитый фураж с химического завода — разодрала рот и исцарапала нёбо. Идалия выплюнула злобные опилки, и вороны хором расхохотались.

Она тоже рассмеялась, и ей в голову пришла мысль — выход, показавшийся гениальным и верным в своей простоте: чудодейственный ключик от ее тюрьмы. Идалия прислонилась к парапету и, вырывая один за другим листы из альбома, стала записывать на каждом большими буквами призыв о помощи, место и имя. Она потратила больше двух часов, без конца записывая название бурга и без конца подписываясь: «Идалия Дабб Идалия Дабб Идалия Дабб» — торопливо создавая угрюмую серию бесконечных автографов. Она запускала их через бойницы, провожая взглядом этих слабых белых птиц, уносимых ветром к реке, к вершинам деревьев, в глубь лесной чащи. Оставила только пару страниц и картонную обложку альбома, которая, как ей казалось, далеко не улетела бы, покрутила ее в руках и засунула меж камнями.

Один лист унесся дальше других и приземлился прямо на тропинку. Той дорогой шла старуха Труда — нищенка, согнувшаяся под вязанкой хвороста: серо-коричневая, точно земля, но очень довольная тем, что украла две свеклы и одну луковицу — свое дневное пропитание. Увидев листок, она резко остановилась и сказала:

— О!