Обреченность

– А можно мне, господин есаул? – спросил Митя. – У меня там земляк.

– Давай лучше ты. Отдай своего коня Ганже. А сам дуй к ковалю. На все про все у тебя час.

У ворот штаба стоял чубатый казак с карабином.

– К командиру полка, – коротко пояснил Щербаков.

– Проходите. Господин полковник ждет вас.

Под навесом, увитым виноградной лозой, сидел полковник Кононов в кавалерийских бриджах, белой нательной рубахе. Батька!

Юрка остался у ворот, рядом с часовым. Через изгородь и заросли кустов видел, как сотенный подошел к Кононову, доложил. О чем-то толкуют. Тут прибежал разгоряченный, вспотевший Мокроусов.

– Юрка, со Штормом беда!

Ганжа подскочил на месте.

– Что?.. Украли? Подстрелили?.. – заорал он, дико вращая глазами.

– Захромал… не ступает. Кузнец, мать его, руки из задницы, заковал.

На улице понурив голову стоял привязанный к забору Шторм. Огромные, глубоко посаженные глаза его смотрели печально, казалось, что он укоряет:

– Что же ты недоглядел, хозяин?

На нежную шелковистую кожу садились оводы, по его мускулистой груди и выпуклым связкам пробегала дрожь. Жеребец стоял на трех ногах, держа на весу заднюю ногу, словно раненная в крыло птица.

Загорелись глаза у Ганжи, шашку выхватил и полетел к кузнице. Денис вслед за ним. Кузнец уже знал, что сейчас придется ответить. Заперся в кузнице, подпер дверь с обратной стороны ломиком. В гневе Ганжа рубанул по двери. Сталь шашки лязгнула о железо петель. Тогда Ганжа принялся рубить окна. Дзинь – полетели стекла, и еще раз – дзинь! Его скрутили, стали держать, успокаивать. Пока шла возня, пока кричал и грозился Ганжа, удерживаемый казаками, подскочил сотенный. Зарычал страшным своим голосом:

– Ганжа, так-перетак, шо-ооо опять случилось?

Подкатила легкая линейка. Кононов в бурке, начищенных скрипучих сапогах. На облучке, свесив ноги и обернув рябое лицо, хмуро смотрел бородач. Завитки его черной бороды сползали на воротник кителя.

– Батька! – прошелестело среди казаков.

В воздухе пряно пахло чабрецом и пылью. Топтались, пофыркивая, казачьи кони, и тихо поскрипывали рессоры линейки.

Комполка жестом остановил сотенного.

– Ну шо-ооо, хлопчики, воюем? Не можем, когда у нас тихо? Правильно, казак без войны не казак! Кто доложит, что случилось?

Вперед выступил здоровенный урядник, который и скрутил Ганжу.

– Разрешите доложить, господин полковник. В штаб прибыл сотенный Щербаков, а с ним вот этот казачок. Потом гляжу, бегит, шаблюкой размахивает и нашего коваля зарубить грозится.

– Та-аак, понятно. Вернее, ничего не понятно. Теперь говори ты, атаманец.

– Он моего Шторма гробанул. Заковал коня, подлючья душа!

– Не может быть! – возразил Кононов. – В полку хорошие кузнецы. – Взглянул Ганже в глаза, резко спросил: – А ты, казак, где был, когда твоего коня ковали? Куда смотрел? Ты должен был самолично проследить, как забивают каждый гвоздь! – Вздохнул. – Ну-ка давайте мне сюда этого горе-кузнеца.

Заскрипела дверь кузни. Появился перепуганный, серый от страха кузнец.

Ганжа бросился было к нему. Кононов остановил его холодным взглядом.

– Кто таков? Кузнец?..

– Никак нет. Помощник. Только горн раздувал.

– Давно в полку? Что-то я тебя не припомню!

– Вторую неделю. Из последнего пополнения.

– Первый раз коня ковал?

– Так точно. Первый.

– А чего же тогда взялся не за свое дело?

– Так Григория Петровича же в штаб вызвали! А тут казак примчался. Кричит – срочно! Аллюр три креста! Хотел как лучше.

– Да-ааа, казаки! Натворили вы делов. – Ткнул пальцем в поникшего кузнеца. – Если еще хоть одну животину закуешь, самого заседлаю. Понял?.. – Всем корпусом повернулся к Ганже. – Коня немедленно расковать – и веди его в ветчасть. Поставить компресс. Скажешь командиру хозвзвода, чтобы подобрал тебе кобылку. Скажешь, я приказал. Через неделю приедешь, заберешь своего Шторма. Еще раз за конем недоглядишь, пешком заставлю ходить! Пешком!.. Давай, славный мой, не стой, выполняй. – Кононов закурил, вздохнул, сказал почти ласково: – Ну, бывайте, хлопцы. Не воюйте больше меж собой. Поехали, Алексей.

– Но-о! – выдохнул Лучкин и тронул пропахшие конским потом ременные вожжи.

Понурый Ганжа, опустив голову, поплелся за своим конем.

* * *

Солнце почти скатилось за горы, когда Юрка через несколько дней забрал Шторма и вернулся в село.

Все было, как и прежде, визжали и кричали бегающие по улице дети. Приглушенно мычала скотина. Слышны были женские голоса, звуки молочных тугих струй, бьющих в белую пену ведра.

Чья-то корова толкнула ногой цибарку с парным молоком. Сердитый окрик. Звук шлепка по спине коровы.

Где-то вдалеке одинокий мужской голос тянул слова казачьей песни.

Из ворот своего двора вышел Йован, местный житель, поставляющий казакам фураж. Заметив Юрку, махнул ему рукой. Ганжа подъехал к воротам, спешился. Через открытые ворота увидел накрытый в саду стол. Юрка закрутил чумбур, завязал поводья на шее коня, закрепил стремена на луке седла, чтобы не колотили коня по бокам.

– Шторм, домой! – ударил его ладонью по крупу. Круто задрав мочалистый хвост и трепля по ветру нерасчесанную гриву, тот послушно потянулся к своей конюшне.