Обреченность

Утром казаки ворвались в село. Кто-то из селян рассказал, что казаков повесили, а переводчицу изнасиловали и пристрелили. Трупы не нашли. Скорее всего, тела закопали где-то в глухом месте или просто бросили в реку.

Пока Муренцов курил, пришли довольные и радостные казаки. Принесли еще несколько подстреленных щук. Рыбы хватало на хорошую щербу, для всего взвода. Муренцов продекламировал:

Вода за холодные серые дни в октябреНа отмелях спала – прозрачная стала и чистая.В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая:Рыбалка сидела на утренней ранней заре.

– Ваши стихи, господин сотник? Ну в смысле, вы написали? – спросил Ганжа.

– Нет, Юра, к сожалению, не мои. Я писал о другом.

И плакала земля, когда ломали храмы,когда кресты переплавляли на рубли,когда врагов под стук сапог охраны

десятками стреляли у стены.Но кто заплачет обо мне,когда судьба закончит счети жизнь моя под слово – пли! —у грязных стен замрет?

– Давно это было, когда был молод, как ты. Не понравилось?

– Да нет, здорово, Сергей Сергеич. Хотя я стихи не признаю, – упрямо нагнув голову, сказал Ганжа. – Стихи, поэзия, ананасы в шампанском – это все для господ. А мы – казаки, наше дело воевать.

– Точно, – согласился Муренцов. – Воинственные британцы это тоже признавали.

Если рекрут в восточные заслан края —Он глуп, как дитя, он пьян, как свинья,Он ждет, что застрелят его из ружья, —Но становится годен солдатом служить,

Солдатом, солдатом, солдатом служить.

– Зачем вы так? – обиделся Ганжа. – Я не о том, что стихи не нужны. Просто их пишут слюнявые интеллигенты для таких же, как они, барышень.

– Ты не прав, казак. Ты просто не читал настоящих поэтов. Стихи – это отражение души любого человека, в том числе и солдата. Вот послушай:

Та страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня,Мы четвертый день наступаем,Мы не ели четыре дня.

– А это ваши?

– Нет, Юра, и это тоже не я… Друг мой, прапорщик Гумилев. Я его знал еще по той войне. Светлый был человек Николай.

– Казак?

Муренцов засмеялся.

– Нет, не казак. Просто русский офицер и еще поэт.

– Жаль, что не казак. Вам тоже писать надо, может быть, и про нас напишете…

Муренцов вновь засмеялся.

– Слушаюсь! Есть написать книгу о нас и о нашем времени. – Взглянул на часы. Посуровел. – Ладно, хватит прохлаждаться. Надо возвращаться.

* * *

Стояла та особенная ночь, какая бывает только в предгорье. Солнце зашло за горы, висела какая-то густая, бархатная темнота. Сотня без конца вела разведку и участвовала в боевых операциях. Намаявшись за день, казаки спали, плотно обложившись дозорами, которые, выдвинувшись со всех сторон, чутко вслушивались в темноту. Недалеко, в долине горели костры, в свете пламени выделялись человеческие фигурки и тени щиплющих траву лошадей, отфыркивающих ночные запахи.

Воздух был резок и душен. Пахло разнотравьем, дымом костра, необъяснимым и щемящим чувством детства.

Казачата выпасают коней в ночном, понял Муренцов. Не спалось. Он накинул на плечи шинель и пошел в сторону костра.

В свете луны от его фигуры отражалась длинная тень, ложилась на обочину. В степи, на дороге, у реки – везде было пусто, тихо. Только лишь в бархатной июньской темени в поле у огня слышалось:

Поехал казак на чужбину далекуНа добром своем коне вороном,Свою он краину навеки покинул… —

заливался мальчишеский тенорок и будил густую печаль в казачьих сердцах:

Ему не вернуться в отеческий дом.

Голос дрожал и ворошил самое потаенное, о чем думает казак:

Напрасно казачка его молодаяВсе утро и вечер на север смотрит.Все ждет она, поджидает – с далекого краяКогда же ее милый казак-душа прилетит.

Муренцов узнал голос Бориски, своего белорусского крестника, спасенного им от полицаев.

Казак, умирая, просил и молилНасыпать курган ему большой в головах.

У костра сидела стайка подростков, казачат, вызвавшихся в ночное. Хворостинами вытягивали из костра печеную картошку. Поодаль от огня, покашливая от дыма, сидели взрослые казаки с карабинами, боевое охранение. С ними сотенный Щербаков. Увидев Муренцова, кивнул ему головой, теснее придвинулся к остальным казакам.