Обреченность

Муренцов морщился, плевал в сторону, тряс головой.

Казаки Паннвица еще несколько раз атаковали позиции 703-го стрелкового полка, но только лишь к вечеру им удалось ворваться на окраину Питомачи. Позиции советского полка были смяты, и остатки его батальонов начали отступление к Штишка-Буковица. Подошедшие советские подкрепления перешли к обороне, а к утру следующего дня Питомача оказалась полностью в руках казаков Паннвица.

Раненный в живот советский лейтенант лежал на снегу среди убитых, придерживая руками выпадающие кишки. Осколком ему разворотило живот. К нему подскакал на забрызганной кровью лошади разгоряченный боем урядник. Перегнулся через луку седла, хищно вглядываясь в лицо лежащего человека. Услышал протяжный, словно бы из самого живота, мучительный стон, прерываемый предсмертной дрожью. Щерясь залитыми кровью зубами, офицер с тоскою глянул на казака.

– Браток… – онемевшие губы у лейтенанта дрогнули, не слушались. – Ты ведь тоже русский… Не убивай меня.

В его глазах уже появилась туманная поволока. Урядник встретился с лейтенантом взглядом, сказал:

– Я не русский. Я казак. Прими смерть достойно… браток!

Прозрачная слезинка вдруг покатилась по щеке лейтенанта. Он прикрыл веки.

Свистнул острый клинок, острие полоснуло лейтенанта по груди. Он инстинктивно схватился за рану, зажав ее рукой. Лошадь вскинулась на дыбы, обдала острым запахом пота.

Казак свесился на бок. Вновь свистнула шашка, и почти не ощутив препятствия, острая сталь отделила голову от тела. Из-под ощеренных от боли, залитых кровью зубов раздался лишь сипло-хриплый выдох:

– Аа-а-а!..

Нехорошим, страшным был этот день. Надолго его запомнили казаки, советские бойцы и немцы. Тем, кому было суждено погибнуть, ничего не подсказал Господь, и не смогли они помолиться перед смертью. Это было правильно. Не приведи Господь дать человеку возможность предвидеть будущее. Многие бы тогда перед смертью сошли с ума.

Остатки советских частей еще несколько дней продолжали выходить мелкими группами к своим. Журнал боевых действий 233-й стрелковой дивизии бесстрастно зафиксировал почти полную гибель 703-го полка в бою 26 декабря.

* * *

30 декабря Кононов заехал во 2-й дивизион, где содержались пленные советские бойцы. Часового на месте не было. Из-за двери раздавалось нестройное пение. В прокуренной камере на столе валялись обкусанные куски хлеба, луковая шелуха, жестянки пустых консервных банок.

Весь караул был в доску пьян. Казаки и пленные, обнявшись, хором пели:

Три танкиста – три веселых друга —

Экипаж машины боевой!..

Они бы, вероятно, спели немецкую песню, но не знали слов.

Взбешенный Кононов перетянул караульных плетью, а потом объявил выговор командиру 2-го дивизиона, чьи казаки устроили «братание» с пленными. К вечеру отошел и, уже усмехаясь в усы, рассказывал построенному полку:

– Понятно, что к военнопленным нужно относиться хорошо, но не так, как я вчера видел во втором дивизионе… Приезжаю вчера в дивизион… между прочим, лучший дивизион, потому как казаки там – орлы! А несколько этих орлов, вместо того чтобы править службу, сложили оружие в уголок, белюки вылупили и вместе с пленными песни спивают про трех танкистов. Ладно бы наши казачьи песни пели или, на худой конец, про коней, так нет, про танкистов поют, бисовы дети! На полу окурки, дым столбом… Приходи, бери их за рупь голыми руками или беги не хочу. Вот тебе и казаки!

Кононов переждал громовой смех.

– В общем, так. На первый раз, думаю, будет достаточно тех плетюганов, что я самолично выписал каждому. Вдругорядь, если такое повторится, пощады не ждите. Отдам под суд. А это в условиях военного времени сами знаете чем пахнет. То-то же. Разойдись!

* * *

На земле стояла чистая, святочная тишина.

Впереди были рождественские праздники, а с ними приходила привычная зимняя снежная пора. Хоть и военное, но неторопливое и сытое житье под крышами, толсто придавленными снегом. Многие из молодых казаков не знали, что близится великий праздник, потому как были еще в младенчестве вместе с родителями согнаны со двора в какую-то бессмысленную, злую круговерть, в бараки, в эшелоны, в тюрьмы, в казармы, но все-таки близкой памятью что-то их тревожило, чего-то в сосущем сердце трепетало и вздрагивало, из-за той вон белоснежной дали ждалось пришествие чуда, способного принести избавление от войны и страданий.

В дни перед Рождеством 5-й донской полк был размещен в домах, а казаки получили возможность встретить праздник. Все понимали, что идут последние месяцы войны. Праздник чувствовался уже в Сочельник. Утром свободные от службы казаки собирались в храме. Стекались женщины с ребятишками, старики. Никто не вводил никого в заблуждение. Все сознавали, что все уже кончено. Поскрипывая хромовыми сапогами, через церковный двор беспечально и важно прошагал церковный регент Евлампий Хворостов.

В храме горели паникадилы, пахло ладаном, звучали голоса певчих: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»