Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы

В Бресте, нас встретили с оркестром, работал на сельскохозяйственных работах до октября 1945 г., потом отправили в Ярославль, где работал на базе Вторчермета. В декабре 1945 г. меня забрали в областное управление КГБ, для фильтрационной проверки. После допроса я продолжал работать на базе Вторчермета. В феврале 1946. меня вторично забрали на допрос о времени моего пребывания в лагерях. Следователя особенно интересовал вопрос, почему я, еврей, остался жив, находясь у немцев. Я сказал, что никто не знал, что я еврей, и врачебную комиссию не проходил. На это он ответил: «Вы все такие» — и ударил меня по уху. После допроса меня отправили в отдел кадров шинного завода, в жилищно-коммунальный отдел, где я работал слесарем-сантех-ником.

И только в марте 1947 г. мне разрешили уехать из Ярославля в отпуск к маме в Караганду, где она жила в эвакуации. А в августе 1948 г. приехал в Феодосию, где у меня была семья: жена и дочь. В сентябре устроился на работу в автопарк, где проработал 40 лет, сейчас уже отдыхаю на пенсии.

Лев Либенсон. В плену.[37]

Эта история произошла с моим знакомым Львом Либенсоном. Вот его рассказ.

До Великой Отечественной войны я работал директором промкомбината в Борисове. Водителем грузового автомобиля у нас был литовец Юозас Станкайтис.

Случилось так, что в действующей армии мы оказались рядом. Он — водитель машины политотдела, а я — младший политрук, корреспондент дивизионной газеты.

Летом 1941 г. под Оршей мы попали в окружение. Меня контузило, но Юозас не оставил меня, помог сменить форму политрука на одежду рядового бойца.

В лагере мои светлые волосы давали мне шанс на спасение.

Я взял себе фамилию недавно погибшего бойца, которого хорошо знал. Как-то меня узнал солдат из нашей части. Он сказал, что сообщит немцам, что я младший политрук и еврей. Казалось, что жить мне осталось до утра. За выдачу офицеров, политработников и евреев немцы давали кое-какое вознаграждение.

Но Юозас и раненый летчик Володя Пилипенко, с которым мы подружились в лагере, пошли ночью поговорить с предателем. Больше я его не видел.

Вскоре нас погнали на медосмотр. В обнаженном виде любой бы признал во мне еврея. Юозас с риском для жизни как-то сумел пройти проверку за меня.

Через некоторое время меня и Юозаса перевели в другой лагерь, который располагался на территории Германии. Условия там были просто невыносимыми. От голода и болезней каждый день умирали несколько человек. Я же хоть и был высокого роста, всегда мало ел. Эта особенность организма и спасла меня. А вот мой друг постепенно стал опухать. Дело дошло до того, что однажды утром он не мог подняться на работу. Его отправили в лазарет, а путь из него был известен. Понимая это, я начал искать выход из положения. Пошел на всякий случай к лазарету. На мое счастье, из него вышел врач, тоже из советских военнопленных. Я с жаром начал рассказывать, какой Юозас прекрасный человек, и просил помочь ему. Тот ничего не сказал, только спросил фамилию. Больше недели я не находил себе места, переживая за судьбу друга, который так и не вернулся из лазарета.

Но вот через десять дней меня вызвали в помещение лагерной охраны. Немецкий офицер, указав на пожилого немца в штатском, сказал: «Пойдешь с ним». На лошади мы добрались до фермы, где нас встретил… Юозас. Я понял, что меня освободили из лагеря благодаря ему.

Юозас рассказал, что вечером русский доктор стал подходить к каждому и что-то записывать. А у моего друга спросил фамилию и личный номер. Затем, не сказав ни слова, вышел.

Через два дня Юозаса передали старому немцу Курту, который и привез его на эту ферму. Здесь он вспомнил обо мне. Поговорил, как мог, с хозяином и попросил забрать меня. Так мы и встретились.

Хозяин фермы жил бедно. Шла война, и все продукты сдавались государству. Но нас он не обижал, кормил по тем временам неплохо. Понимал, видно, что нам надо работать в поле. Нас же предупредил: если соседи узнают о хорошем обращении с врагами рейха, его накажут.

Меня попросил избегать любых контактов с соседями. Якобы один сосед спросил Курта, не еврей ли я. Пришлось хозяину несколько раз давать в работу свою лошадь соседу, только бы он не донес, что Курт скрывает еврея. А лошадь и самому была очень нужна. У него их было три — выбракованных из армии. Я и Юозас выполняли на них все сельхозработы.

Еще больше мы были удивлены, когда узнали, что единственный сын хозяина погиб на Восточном фронте. Объясняя свое хорошее отношение к пленным, старик говорил: «Русские не звали нас, немцев, к себе. Мы сами на них пошли войной».

Именно потому, что сын Курта погиб, местные власти разрешили ему взять в помощь двух военнопленных. У него также работали две девушки из-под Смоленска.