Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы

Он пошел к директору института. Они и до этого были уже знакомы друг с другом по комсомольской работе в городе. Но больше всего, мне кажется, сыграло в этом деле именно то, что Гуливер не мог не вспомнить, что каким-то образом был обязан моему отцу за то шефство над ним, когда он был еще подростком, что в дальнейшем дало ему возможность занять должность директора института. Кроме того, узнав мою историю, он, как отец, потерявший в эту войну своего единственного сына, на почве чего из-за болезни глаз ослеп, немедленно дал задание, и нужные справки были мне высланы. Они помогли мне быстро демобилизоваться, и уже 4 апреля 1946 г. я по демобилизации отправился из армии в свой родной Мелитополь.

После войны.

В послевоенное время особой дискриминации как человек, побывавший в плену, я не испытывал. Но отдельные факты, отрицательно влиявшие на мою жизнь и связанные с этим, все же были.

В 1947 г. страна отмечала 30-ю годовщину Октября. Мы, студенты, собрались в институте для того, чтобы пойти на демонстрацию. Начали выносить знамена и транспаранты и раздавать студентам. Мне тоже хотели дать транспарант, но я отказался. Этого оказалось достаточно, чтобы многие после праздника перестали со мной общаться, избегали меня, в том числе и мой лучший друг Алексей Иванов. За этим, как оказалось, стояла соответствующая обработка со стороны комсомольской организации, о чем мне позднее рассказал, предварительно извинившись, тот же Иванов.

По окончании института меня распредели в Керченскую машинно-тракторную станцию Крымской области. Мы с женой очень обрадовались тому, что я буду работать в городе, да еще в Крыму. Но вскоре после защиты диплома распределение откорректировали, и меня направили в сельскую местность бывшей Великолукской области. При этом корректировка коснулась одного-единственного человека — меня. И я поехал, ничего не поделаешь.

В 1970 г. передовиков производства награждали юбилейной медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина». Руководство завода внесло в список награждаемых и меня. Но начальство повыше меня из списка вычеркнуло, и только через несколько месяцев, много позже награждения остальных, завод сумел добиться восстановления справедливости.

За всеми этими, может быть, и незначительными самими по себе эпизодами стоит то, что я побывал в немецком плену.

Исай Моисеевич Тартаковский. Из незаконченных воспоминаний.[14]

Вместо справки об авторе публикуем письмо Е.И. Лурье, дочери И.М. Тартаковского, в настоящее время проживающей в Израиле:

«Уважаемый Арон Шнеер! Спасибо за внимание.

Высылаю Вам папины воспоминания. Он писал их по нашей просьбе (моей и брата), уже будучи тяжело больным, в 1986 г. И скоро его не стало. Он умер в 67 лет. От рака, очень поздно обнаруженного. Папа писал для нас, для своих детей. Всю свою жизнь эта часть его биографии была для него когда опасной (в институт не принимали. А я сейчас, после Солженицына и многой другой информации, удивляюсь, как гребенка ГУЛАГ а не захватила его и не потащила. Просто очень повезло), а когда никому не интересной. В советской истории ведь не было Катастрофы.

Папа был техником, потом инженером. Не писателем. Это его единственное произведение. И еще. Может, стоит принять во внимание, что все советское время все, что передавалось бумаге, проходило перед этим самоцензуру в голове пишущего.

Мой отец, Тартаковский Исай Моисеевич, родился в 1926 г. в городе Екатеринославе, ставшем вскоре Днепропетровском. Его отец умер от тифа через 3 месяца после его рождения. Его мать, моя бабушка, Любовь Абрамовна Тартаковская, прожила хоть и трудную, но долгую жизнь и умерла в 1983 г.

В армию отец был призван в 1940, демобилизован в 1946.