Обри Бердслей

Смитерса обрадовало рвение Обри, но он уже не раз становился свидетелем того, как пламя творческих желаний его художника вспыхивает и тут же гаснет, не успев разгореться. Издатель пытался умерить нетерпение Бердслея и направить его энергию в нужное русло. По его мнению, буклет и анонс в Athenaeum лучше было оставить до нового года, но печатные формы для обложки и первой иллюстрации он уже изготовил. Финансовое положение Смитерса выправилось, и он не только прислал чеки за первые рисунки к «Вольпоне», но и предложил издать книгу еще более крупного формата, чем «Похищение локона», что очень порадовало Бердслея. Более того, Леонард осведомился, не хочет ли Обри сделать следующие иллюстрации полутоновыми.

Предложение Смитерса удивило Бердслея, но это было приятное удивление. Он работал над первой декоративной буквицей – слон, накрытый роскошной попоной, несет на спине корзину с фруктами и цветами, вокруг него развернут свиток, а надо всем этим находится буква V. При дополнительном использовании карандаша и полутонов эта иллюстрация, эффектная и в черно-белом исполнении, могла стать, по выражению самого художника, потрясающей. Обри вернулся к стилю, в котором делал иллюстрации для «Мадемуазель де Мопен», и собирался «поставить на нынешнюю службу» по крайней мере одну из них.

Его новая техника была более строгой и, конечно, более эффектной. Бердслей считал, что определенно оставил позади все свои прежние методы. Эта книга, как иллюстративная и оформительская работа, должна была стать явным отступлением… от любой другой его работы, когда-либо сделанной, и привлечь всеобщее внимание. Полутоновая работа намного сложнее, чем линейная графика, и отнимает гораздо больше времени.

Вскоре Бердслей понял, что, если оптимистическим планам публикации в мае суждено осуществиться, ему придется еще раз сократить число иллюстраций и заставок. Вместо 20 рисунков он теперь предлагал примерно 15, включая буквицы.

Быстро меняющиеся планы оказались не только у художника. Смитерс неожиданно объявил о создании нового художественного журнала The Peacock. Издатель хотел, чтобы Обри не только нарисовал его обложку, но и стал редактором.

Бердслей возликовал и тут же дал согласие. У него только одно условие. Оскар Уайльд, под своим именем, анонимно, под псевдонимом или иным образом, публиковаться у них не будет. А еще Обри опасался, что очередной план Смитерса отвлечет его внимание от «Вольпоне», и умолял, чтобы этого не произошло.

Приближалось Рождество. Солнечные дни сменились пасмурными. Небо постоянно было серым, и порой даже шел дождь. В последние дни декабря один из очевидцев писал, что он увидел на улице «скелет в непромокаемом плаще, борющийся с зонтиком, и узнал Бердслея». Впрочем, по большей части Обри проводил время под крышей. Друзьям в Лондоне и Париже он послал фотографии, запечатлевшие его в комнате среди книг и репродукций любимых картин. И конечно, рядом было распятие.

Смитерс прислал на Рождество собрание сочинений Расина в красивых переплетах и булавку для галстука. Были и другие подарки, но Бердслей им не радовался, как и чеку от Раффаловича.

Уходил еще один год… В Ментону приехал Винсент О’Салливан. Он хотел обсудить с Бердслеем свои планы и спросил, нет ли у художника к нему каких-нибудь просьб. Обри, не надеясь на согласие, попросил его написать предисловие к «Вольпоне». О’Салливан, к его удивлению, не отказал. Бердслей ожил.

Он продолжил работу над буквицами – V, M, S и еще одна V. Во владении карандашной техникой ему поистине не было равных. Пробная штриховка, впервые появившаяся в некоторых рисунках для «Савоя», теперь стала филигранно четкой. А уж какой она оказалась эффектной!

В те самые дни Обри попросил Смитерса прислать ему недорогое руководство по перспективе и пособие по анатомии. Леонард ответил, что непременно это сделает, и напомнил о том, что планирует издавать новый ежеквартальный журнал. Бердслей воодушевился еще больше. Он изложил свое видение. По мнению Обри, в том, что касается художественной стороны, они должны были «неутомимо и непоколебимо атаковать средневековые изыскания Берн-Джонса и Морриса и установить у читателей здравое представление о том, как должен выглядеть рисунок, на основании живописи XVII и XVIII веков». Литературную задачу Бердслей видел в том, чтобы резко изменить традиции «Желтой книги» и «Савоя». Он считал, что вместо «импрессионистских рассуждений, стишков и коротких рассказов в новом издании должна преобладать объективная критика». Вместо претенциозного эстетского названия, придуманного Смитерсом, Обри предложил предельно простое – «Литература и рисунки». Тон его рекомендаций, как и их содержание, свидетельствовали о том, что лучший иллюстратор своего поколения спешит расстаться с прошлым и пытается убедить себя в том, что у него есть будущее.