Обрученные грозой

— Он не пишет мне, — сказала Докки, не зная, радоваться ей или огорчаться, что он опять ревнует ее к Швайгену. «Дался ему этот Швайген», — подумала она, все же чувствуя некое удовлетворение: Палевский, оказывается, не так равнодушен к ней, как могло показаться.

— Ради бога, оставьте в покое Швайгена, — добавила она. — Я не состою с ним в переписке, у нас с ним ничего нет.

— Ничего нет? — он прищурился. — И вы не пишете ему? Как не писали и мне — потому что между нами, по вашему мнению, ничего нет?

Докки глубоко вздохнула, стараясь понять, к чему эти странные заявления.

— Вы уехали тогда, не попрощавшись, — начала она.

— И вы были этим уязвлены? — с сарказмом спросил он. — Но меня вызвали к начальству. Война, знаете ли…

— Представьте себе — знаю, — огрызнулась она. — Но вы исчезли, и у меня не было оснований думать, что вы вспомните обо мне посреди своих ратных дел.

— Но я помнил, — сказал он и посмотрел на нее так, что у Докки остановилось дыхание. Воздух вдруг стал ощутимым и вязким. Он вдруг рывком поднял ее с кресла и притянул к себе, поцелуем накрывая ее задрожавшие губы. Она глухо охнула, прильнула к нему, забыв обо всем на свете, впитывая в себя запах и тепло его тела и чуть не теряя сознание от его близости. Он целовал ее исступленно, и она отвечала ему со всей накопившейся в ней за эти долгие месяцы страстью и нежностью. Ее руки обвили его шею, пальцы ерошили его волосы, гладили виски и скулы, а он все сильнее и сильнее сжимал ее в объятиях, в какой-то момент чуть вздрогнув и немного отстранив ее от себя.

— Ваша рана?! — воскликнула Докки.

— Пустяки, — отмахнулся он, перевел дыхание и вновь потянулся к ней.

— Ах, Дотти, Дотти, — шептал он между поцелуями. — Я так тосковал по вам…

— Поль, Павел… — она водила пальцами по его коже — теплой и гладкой, не в силах поверить, что он с ней, что все происходит так, как она представляла в мечтах, считая их безнадежно-несбыточными.

Но словно вернулась та волшебная ночь, которая, казалось, не могла повториться: то безумство, страсть и упоение друг другом. Его руки заскользили по ее податливому телу, привлекли к своему, и она почувствовала всю силу его желания, противостоять которому было выше ее сил.

— Я хочу вас, — тихий голос обволакивал ее, а его пальцы теребили завязки ее белья, освобождая от того лишнего, что мешало им соединиться. Каким-то образом Докки оказалась сидящей на краешке стола, он встал меж ее ног, и спустя томительные и незабываемые мгновения их тела слились в единое целое, время остановилось, а ощущения были такими острыми, почти невыносимыми, что она чуть не расплакалась.

— Что вы со мной делаете? Это сумасшествие, — Палевский вздохнул и лицом уткнулся в ее шею, продолжая крепко сжимать в своих руках. Докки потерлась щекой о его волосы, растворяясь в чудесно-блаженном состоянии. Она была готова вечно оставаться в его объятиях, но он выпрямился, отодвинулся и спустил ее на пол. Ноги ее не держали. Она уцепилась за него, и он с нестерпимо довольной ухмылкой помог ей сесть на диван.

— Так и знал, что вы не забыли меня, — заявил он, приводя себя в порядок и подбирая ее панталоны, валявшиеся на ковре.

— Я и не утверждала обратного, — Докки в замешательстве выхватила у него свое белье и скомкала в руках.

«Ужасно самонадеянный человек, — подумала она. — И ведь знал, что я не забыла его, но все равно устроил эту сцену ревности… И до чего неловкая ситуация…» — Докки растерянно посмотрела на свои панталоны, зная, что скорее умрет, чем станет натягивать их в его присутствии. Она огляделась и попыталась незаметно засунуть их под диванную подушку. Палевский же уселся напротив в кресло и насмешливо наблюдал за ее смущенными действиями.

— И все же вы мне не писали, — наконец сказал он. — Вы боялись, что кто-то узнает о нашей связи? Или решили ограничить ее единственным свиданием?

— Конечно, я не хотела, чтобы кто-то узнал… — рассеянно ответила Докки, не понимая, почему он так настойчиво твердит о письмах. Сам он не счел возможным прислать ей хотя бы записку, но почему-то был убежден, что ей следовало строчить ему письма в армию. Она же совсем не хотела сейчас это обсуждать, как и вести любые разговоры, а предпочла бы сесть с ним рядом, прижаться к нему, зарыться лицом в его шею, ни о чем не думать, просто наслаждаясь его близостью.

Но Палевский смотрел на нее и ждал ответа, поэтому Докки попыталась сосредоточиться и как-то объясниться.

— Вы считаете, что та наша встреча… — она не смогла выговорить слово «связь». Оно казалось ей холодным и непристойным, принижающим значение необыкновенных ощущений, которые, как она надеялась, возникли между ними в ту незабываемую ночь.

— Наша встреча, — повторила она, — состоялась случайно… Я и не подозревала, что вы расцените ее как… как связь.

— Вы можете назвать то, что между нами произошло, как-то иначе? — он окинул ее таким выразительным взглядом, что она покраснела.