Обрученные грозой

— Благодарю вас, — она сложила руки на коленях и посмотрела на отца — сгорбленного пожилого человека, давно живущего в каком-то своем мирке — тихом и непритязательном.

— Елена Ивановна, твоя мать, — уточнил он, будто она могла забыть об этом, — прислала меня поговорить с тобой.

Докки промолчала. Она догадывалась, о чем пойдет разговор, и ей было неприятно и неловко видеть унижение отца, отправленного исправлять ситуацию, которую уже невозможно было изменить.

— Она говорит, они не хотели тебя обидеть, — продолжал он надтреснутым голосом. — И сожалеет, что так все получилось.

В том, что мать с Мишелем сожалеют об упущенных ими возможностях, Докки не сомневалась. Елена Ивановна не могла знать, поверил ли Палевский той лжи, которую на него обрушили, или нет, но, вне зависимости от этого, им были нужны деньги, потому они теперь наверняка горько раскаивались в некоторых своих поступках и словах.

— Мне не нужны ее сожаления, — сказала Докки. — Так ей и передайте. Отныне все наши родственные связи разорваны. Я не желаю иметь ни с Еленой Ивановной, ни с Мишелем никаких дел. Естественно, я также прекращаю выплату им содержания.

Василий Михайлович подумал, пожевал нижнюю губу и встал.

— Ну, тогда я пошел, — пробормотал он и зашаркал к выходу.

Докки смотрела ему вслед. Он всегда был для нее далеким, почти чужим человеком, и она никогда не испытывала по отношению к нему никаких других чувств, кроме равнодушия, а порой и раздражения из-за его мягкотелости и отстраненности. Но в этот момент вдруг увидела в нем сломленного то ли властной эгоистичной женой, то ли собственным безразличием старика, которого в этой жизни уже ничто не радовало и, видимо, не огорчало. В ее душе шевельнулась жалость: сейчас он приедет в свой постылый дом, где его встретит по сути чужая ему жена и начнет пилить за то, что он, как всегда, ничего не смог сделать. Отец же сядет в свой угол и безучастными глазами уставится в пространство, погруженный в какие-то свои потаенные мысли.

«А о чем он думает? — неожиданно заинтересовалась Докки. — О жене, о детях, внучке? Вряд ли. Вспоминает молодость, в которой, верно, были какие-то радости и надежды на будущее? Предвидит такой же унылый и безотрадный остаток собственной жизни? Что творится у него в душе? Любил ли он кого в своей жизни, ненавидел? Знаком ли хоть с какими чувствами? Или их у него не осталось, за исключением вот этой убийственной апатии ко всему?»

— Я пришлю вам закладные на Ларионовку, — услышала она собственный голос и сама удивилась своим словам. — Теперь поместье будет без долгов. Доходов с него вам хватит…

Василий Михайлович застыл в дверях, потом медленно обернулся. Докки показалось, что его глаза на мгновение ожили.

— Его тут же опять заложат, — сказал он.

— Но имение ваше, — Докки встала, пристально глядя на отца. — Вы вольны…

— Ты же знаешь, я не могу с ними бороться, — плечи его поникли.

— Попробуйте, — она сделала шаг к нему.

— Не могу, да и не хочу, — признался он. — Давно смирился, а теперь и желания у меня нет. Бог с ними, — он помедлил и добавил: — Спасибо! И знаешь… Я всегда боялся, что характером ты в меня уродилась. Но, оказывается, ты можешь постоять за себя. И я… Я горжусь тобой!

Он поднял руку и издали перекрестил ее, благословляя. На глаза Докки навернулись слезы. Впервые в жизни, повинуясь сильному внутреннему порыву, она подошла к нему — не по обязанности, по собственному желанию — и поцеловала в морщинистую щеку. Он на мгновение прижался губами к ее лбу, затем ласково похлопал по плечу и ушел, а Докки еще долго вспоминала этот момент, когда в ее сердце внезапно проснулось теплое чувство к своему отцу.

Чтобы не сидеть дома в ожидании Палевского, она отправилась на какой-то прием — и очень неудачно, поскольку встретила там всю честную виленскую компанию: madame Жадову, Алексу и Мари с дочерьми, Вольдемара и князя Рогозина, который тут же подошел к ней.

— Меня отослали из армии в тыл, — сообщил он. — Уверили, что Главный штаб в Петербурге без меня никак не обойдется.

— Вероятно, так и есть? — улыбнулась она, несколько раздосадованная взглядами присутствующих, с явным любопытством на них взирающих. Жадова оживленно зашепталась со своими приятельницами, которые, вытянув шеи, следили за каждым движением баронессы.

«Мне еще не хватало разговоров, связывающих меня с Рогозиным», — недовольно подумала Докки, слушая князя. Он же пространно и уныло рассказывал ей о походной жизни, что надоела ему до бесконечности.

— На марше все усталые, пыльные, голодные, раздраженные. Постоянные дежурства: ни поспать, ни отдохнуть толком. То ли дело в Петербурге…

Докки только хмыкнула, представив поток жалоб Рогозина, доведись ему не дежурить при штабном начальстве, а идти с арьергардными боями от Вильны до Можайска.

— Видел здесь Палевского, — донеслось до нее. — Вот же везунчик…

— Везунчик? — она недоуменно приподняла бровь.