Обручник. Книга третья. Изгой

Ты революцию не рожала.Она родилась от огня.Ты только опережалаМелодию ночи и дня.И их в стихи загонялаПочти, как отару овец,И голову подставлялаПод скромный пастуший венец.А кто-то громкое времяРаспарывал так, как мог.И уверял, что бремяНесет на планету Бог.И падали колокольни,И наземь летели кресты.И гнали в каменоломниТаких, как ты.

Первой передернула плечами Жемчужная, заметив, что бутылка, которая стояла перед поэтом, пуста.

Но Сталин вдруг расслабился усами.

Не улыбнулся и даже не усмехнулся, просто сотворил непонятное преобразование на лице.

И попросил:

– Прочтите что-нибудь еще.

– Менее ядовитое, – подсказала поэтесса.

Пожилой ничего на это не ответил.

И даже, показалось, что решил проигнорировать просьбу вождя. Но именно Сталин уловил, что ему надо.

Сам лично налил стопку водки и – двумя пальцами – подал стихотворцу.

Тот выпил, не закусывая, и начал:

Душу казню на бумаге Я.Что-то в этом – топорное,Рядом – белая магия,Рядом – магия черная.И между ними – зародышем,Нежным сперматозоидом,Некой породы уродыша

Мается тень гуманоида.Того, что погряз в обещанииВырасти и прославиться,Того, кто привел к обнищаниюОт непомерной зависти.А черная магия давит всеДо самой кончины и дальше,Лишить его главной радости,Хотя б умереть без фальши.

С этими строками он встал и двинулся на выход.

И единственным, кто аплодировал ему вслед, был Сталин.

5

Атеистический ум религиозней любого другого, до фанатизма погрязшего в безнадежно-наивной вере.

Но одно не учитывается безусловно: атеист тот, кто стоит перед пустотой как при жизни, так и после нее.

Хотя ему и претит считать, что он сперва произошел от амебы, чтобы стать обезьяной, а потом, пройдя через все хитрости и повороты природы, наконец сделается человеком.

И сразу настолько умным, чтобы просчитать свою сущность от зачатья до понимания того, что смерть есть последняя субстанция запрограммированного существования.

Бухарин особенно не размышлял о том, о чем сейчас идет речь. Хотя и был стопроцентным атеистом.

Но безбожие его не было воинствующего толка.

Он просто знал, что его ожидает на этой земле, а о загробной жизни не задумывался по банальной причине, что ее нет. И суеверен он был тоже не настолько, чтобы шарахаться от перебегающей дорогу черной кошки.

И все же что-то было, что как-то исподволь, но сеяло в нем сомнения.

Не перебежала дорогу, а этак торжественно, прошествовала перед ним черная кошка, и через час или чуть больше узнал он, что умер Свердлов.

Увидел во сне пляшущего на чьей-то свадьбе Маяковского. Как тут же был сражен известием, что тот пустил себе пулю…

– Куда? – спросил самого себя Бухарин. Ибо насмерть забыл, куда пустил себе Маяковский пулю в сердце или в лоб. И это его размышление прервал стук в дверь.

– Вам письмо.

Конверт был неряшлив, как давно не знавший домашнего уюта человек.

Вскрыл.

Один листок.

И – тоже цвелой – бумаги.

И – стихи.

Не все забыто, что потеряно,Лишь время гложет, как вампир, –Вчера молился ты на Ленина,А кто сегодня твой кумир?

Подписи не было.

И Николай Иванович чуть не выбросил эти стихи в корзину для канцелярских отходов, как вдруг увидел вензельно исполненные две буквы, которыми когда-то метились царские ассигнации: «НР».

И ахнул. Не он сам. А стул под ним. Будто он раньше его самого узнал, что это инициалы напрочь забытого им Николая Романова.

Тогда, даже еще в неверии, он преследовал его своими стихотворными посланиями. И последнее было накануне его стокгольмского ареста.

Он даже помнит эти строки:

Россия, кровью истекая,И не ценя себя ни в грош,Не знает, истина какаяЕй наточила в спину нож.

Ведь в ту пору о революции – впрямую громко – еще никто не говорил.

А Романов уже знал. Как и предсказал то, что ожидает его царствующих однофамильцев.

Казну растащут по карманам,Вооружат законом ложь,И ты, как гражданин Романов,В подвале смерть свою найдешь.

Ну зачем явился сейчас этот Романов, когда и тот, на кого он намекал, да и сам тоже, стали его прошлым. Причем настолько удаленным, что можно запросто списывать в нереальность.

Но конверт – был.