Обручник. Книга третья. Изгой

Не может же так быть, что все предшествующие поколения русских людей только тем и занимались, как заблуждались и шли неверной, неведомо кем проложенной дорогой.

Да и сам Иосиф, ее Иосиф, еще не Сталин, сперва окончил духовное училище, потом семинарию, и одного шага не хватило ему, чтобы оказаться в стане священников.

Кто подставил ему подножку на этом пути? Во всяком случае, не еще одна, едва входящая в моду вера в марксизм.

Как-то один старый коммунист, ставший вдруг отступником, ей сказал:

– Гимн – это главный псалм веры. Так вот тот гимн, который призывает что-либо разрушить до основания, по своей сути антинароден. Люди годами создают то нечто, чему есть резон верить. Начинать же что-либо с руин может только безумец.

Тогда она посмеялась над этими словами старого партийца. Тем более уже в ту пору все больше и больше подпадала под обаяние Троцкого и его единомышленников.

Нет, они не были ей очень близки.

Наоборот, недосягаемость делала их почти потусторонними. Но было в их словах столько некой злокачественной умности, которой так не хватало Сталину.

У Сталина был контактный ум.

У них – абстрактный.

Он истину постигал практикой.

Они – теорией.

Он провозглашал реальность.

Они – утопию.

Но она была такой милой, такой ручной, что ли, как давшая себя погладить львица.

Но главное таилось еще в том, что о своих ощущениях и мыслях Аллилуева не могла никому говорить.

Потому и здесь, в церкви, когда речь зашла об исповеди, то есть о признании во всех грехах и прочих вещах, о которых лучше не упоминать никому из тех, кто в дальнейшем может стать источником информации, она решает уйти и из-под власти креста.

И если исповедоваться, то только перед Жемчужной.

Та не только умеет держать язык за зубами, но и обладает тем удивительным пониманием, которым наверняка не владеет ни один священник в мире.

4

Сталин всегда знал и помнил, что незамеченности не бывает.

Есть снисхождение, которое сходит за незамеченность.

А все, кто его окружали, кто вокруг гуртовались и даже табунились, считали, что своей продуманностью он вытравил из себя примитивные, не имеющие высокого смысла чувства, и всячески давали понять Надежде, что она – жертва.

Точно такая же, какой является личинка бабочки, оставленная без присмотра на дереве, где может быть запросто склевана какой-то, даже самой беспечной, птицей.

Сталин подыгрывал всему этому.

Если кто-то его и понимал, так это Полина Жемчужная.

Сам Молотов же знал, но не более того.

На одну совместную вечеринку именно Полиной были приглашены три стихотворца.

Двое – рода мужского.

Одна – женского.

Поэты были – разные.

Что постарше являл собой некую всякость, то есть писал на разные темы и любым размером.

Второй – помоложе – был чистым лириком с небольшой примесью самоиронии.

Поэтесса же представляла из себя загадку, кроме одной, что была супругой молодого.

И именно ее попросили первой прочесть стихи.

И она, малость пожеманясь, начала:

Я нежностью себя тешу,Невывернутой наиспод.Хочешь, флаг белый повешуУ наших ворот?

Хочешь, других забуду,Как ты про меня забыл?Хочешь, прильну не к блуду,Чтоб обуздать остуду,А к песням, что тыСложил?

Громче всех захлопала поэтессе Надежда. И, с сожалением, глянула на Сталина с Молотовым, которые в эту пору говорили о каком-то договоре.

И в это самое время к столу, по-собачьи виляя хвостом, приблизилась кошка.

И молодой поэт воскликнул:

– Какая лукавая киска!

Жена глянула на него так, словно он лишил девственности Эйфелеву башню.

Кстати, она сама напоминала подобное сооружение, поскольку была почти вдвое выше супруга.

Молодого долго упрашивать почитать стихи не пришлось.

Он, насколько позволял рост, возвысился над столом и начал:

Если б меня спросили.Если б спросили меня,Какую б я долю осилил,Среди рокового огня?Я бы сказал: поэтову,Я бы сказал: ее.И ей посвящено поэтомуСуществование свое.

По задумке Полины – это был, видимо, залп.

Тем более, что Сталин с Молотовым, попридвинувшись к столу, явно прислушались к такой громогласной заявке.

И тут поэтесса сказала:

– Не при супруге будь сказано, но он один из тех, который много обещал…

– И ничего этого не оправдал! – подхватил муж.

Но вдруг, без позволения на то, стихи начал читать пожилой поэт: