Обручник. Книга вторая. Иззверец

– Никакого ни с кем сближения.

Видимо, слово «партии» специально опущено, хотя оно явно подразумевается.

Никогда не думал, что ему обрыднет собственная картавость.

И опять – безэрное:

– Нужна полная ясность.

И откуда-то – как камень в омут:

– Нас опередили!

И дальше, как бы в противовес всему, что мелко трепыхалось на отлоге вчерашнего дня:

– Мы за ЦК в России, за «Правду», за свою партию, за пролетарскую милицию, подготовившую мир к социализму.

Конечно, это надо записать.

Оформить, как говориться, документально.

Но годы.

– Наш ЦК – на века!

Очень неплохо звучит.

Вся остальная, раздробленная оппозицией мелочь не может влиять на политику общества.

Это осадок, который остается после того, как обретается прозрачность.

И стерильность тоже.

Хотя какая может быть чистота, когда революция – это все же муть.

Особенно в умах.

Сейчас в России идет отстой.

До будущего взбаломучивания.

Владимир Ильич не заметил, когда в комнату вторгся полуморозный воздух и вместе с ним свежий привкус типографской краски.

Новые газеты!

Скорее, как по ступенькам, пробежаться по заголовкам.

Вот, нашел.

В Петрограде создан Центральный комитет.

– Какая прелесть!

А манифест чего стоит!

Он бегает по комнате.

Уже не замечается картавость:

– Требуется закрепления революции!

Он – на полушаге – роняет себя в задумчивость.

Ведь столько вокруг политических организаций, которые не раз просклоняли слова, что они «рабочие» и «социалистические».

А на самом деле…

– Но истинное не скроешь.

Он как загнанный зверь.

Первый зверь революции.

Ручной, потому что на свободе.

– Партия, партия нужна! Своя партия. Без примесей и подмесов. Именно для выборов в Учредительное собрание. Или для свержения правительства Гучкова и Милюкова.

Про себя думается: слишком много в этих фамилиях русскости. Как икры в неотметавшейся рыбе.

И ни одного псевдонима.

А это уж совсем не по-революционному.

Неведомо зачем, но Ленин открыл окно.

Но вместе с мартовской прохладой в комнату стал вползать табачный дым. А заодно и голоса тех, кто где-то совсем рядом курил.

– Я думал, она проявит целомудрическую стойкость, – говорил шепелявый баритон. – Ничего подобного. Только обозначила свою невинность.

Ленин захлопнул створки.

О чем говорят!

Да разве это имеет отношение к тому, что сейчас происходит в мире?

Часы отзвенели какой-то, уже совершенно не важно какой час. Это только надкус будущей эпохи.

Эпохи, которая ужаснет одних и обрадует других.

И каждый будет гордиться, что она выпала именно на его жизнь.

9

Никогда Ленин так не торопил весну.

И не затем, чтобы она скорее проходила, а затем, чтобы особенно не задержалась на земле, знаменуя нежность, граничащую с безволием.

А ему нужно было другое время года.

Более жесткое, что ли.

Если не осень и зама. То хотя бы лето.

Зной, пыль и так далее.

А то запах одних фиалок.

И еще в душу влезал какой-то внутренний покой. Этакий намек на идеальное будущее. Или на происк бесконтрастности.

Но ведь отрицательные события вряд ли отменишь.

Равно как дух посягательства на вечность.

Он везде присутствует там, где начинает вызревать фактор коллективного безумства.

Владимир Ильич отник от всяких иных размышлений и четко произнес:

– Необходимо вооружение пролетариата. Нужна народная милиция.

Это гарантия нашей полной победы.

Он переломил надвое листок бумаги.

На одной стороне написал:

«Впередовцы».

На другой:

«Началовцы».

– «Вцы», «вцы» – ов-цы!

Надо с ними быть настороже. Как с волком вместо собаки, на охоте.

– Важно всех обхитрить.

Или лучше сказать по-русски «объегорить».

Хотя рядом нет и намека ни на одного Егора.

Сплошь другие имена.

Порой не из святцев.

Вспомнив о «началовцах», Владимир Ильич ринулся к этажерке, где и лежала у него стопка газет «Начало».

Навскидку полистал, что попалось.

Ничего вразумительного.

Сплошная демагогия.

Краем сознания, подумал о Луначарском.

Вроде и умный человек.

Да и талантливый тоже.

Но ушел к «впередовцам».

Зарысил впереди телеги.

Хотя с ним порывать окончательно не стоит.

В Цюрихе с Луначарским придется плотно побеседовать.

А Швейцария ликовала.

Без всякого повода.

На всякий случай.

А может оттого, что установилась хорошая погода и на нее буквально обрушилось цветение.

Владимир Ильич бродил по улицам Цюриха, гулял по скверам Берна.

Но везде его преследовала мысль только о России, где рухнула монархия и установилась та непонятная власть, которую, даже не имея дефекта речи, нельзя произносить без картавости – «временное правительство».

И если еще к этому добавить, что его обладатель фамилии его с буквой «р» – Керенский, то безусловно станет понятно, что дни неустанно чувствующих себя правителей на строгом учете у неумолимой в своей бесстрастности Истории.

Всерьез и надолго придут только они, большевики, и которых приведет к победе именно он, в миру Ульянов, в мире Ленин, в дальнейшем уповании гений Коммунистической Вечности.

Но сейчас он почти в западне.

А вообще-то, даже без «почти».

Вот шкондыляет безногий солдат.

Осколок, долетевший сюда с фронта.

Война сурово держит Европу в своих клещах.

И гибнут люди.

Пока что просто так, ни за какую-то там идею.

А тут обживалась мода дарить друг другу бумажные цветы.