Общество сознания Ч

- Две старушонки, - отвечал священник. - Прасковья да Марья. Хорошо, хоть эти имеются. Приходят помогают, готовят. А дачники ихние летом только приедут. Хотя, может, из Левриков кто и прибудет завтра.

- Да! Про зайца-то я и не рассказал, - вспомнил Василий и стал рассказывать про напавшего на него леврика. Пока дошли до храма, успел поведать эту страшную историю.

- Да, со зверем нынче что-то не то делается, - отвечал отец Василий. - Крупнеть стал зверь. Заводы в округе стоят, природа очищается. Природе - благодать, а людям - подыхать. Поневоле на село возвращаться станут. Может, в этом есть промысл Божий. Ну, Господи помилуй!

Они вошли в храм. Прасковья да Марья там подметали полы. Вскоре появился и Полупятов.

- Ну что там печка? - спросил отец Василий.

- В ажуре, - отвечал тот.

- Гляди! Чтоб мне Вася не замерз там. Он у меня и чтец, и певец. Давай, раб Божий Алексей, теперь тут печь налаживай, а то холодно что-то.

- Батя, сделаем!

Он занялся печью, а Василий и отец Василий начали совершать вечерню Великой субботы, которую вообще-то положено совершать во второй половине дня пятницы, но попускается и в первой. После «Ныне отпущаеши» под пение тропарей вынесли святую плащаницу и установили ее пред алтарем, украсили гирляндами искусственных цветов. К часу дня вечерню закончили, приложились к плащанице под пение стихиры «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного…». В храме стало теплее, печь, налаженная Полупятовым, весело горела, пощелкивая.

- Ну, Вася, исповедоваться завтра будешь?

- Завтра, батюшка. А к причастию, если допустите, то в святую ночь.

- Отец Василий, - обратился тут к священнику Полупятов. - А мне можно сейчас исповедоваться?

- Иди, исповедоваться никогда не воспрещено, - призвал его священник.

Чижов отступил подальше и издали наблюдал за исповедью «Кудеяра». Тот подошел вплотную к отцу Василию, и батюшка немного поморщился. Чижов вспомнил, что от Полупятова разило похмельным перегарчиком. Встав перед священником, крестом и Библией в немного приблатненную позу, раб Божий Алексей стал что-то говорить, прищелкивая пальцами опущенной долу правой руки. Отец Василий терпел, слушая его, потом что-то долго говорил сам. Наконец Полупятов нагнул свою могучую выю, но так, чуть-чуть только, и отец Василий с недовольным видом своей рукой пригнул эту выю побольше, накрыл епитрахилью и перекрестил голову кающегося грешника:

- И аз, недостойный иерей, отпускаю рабу Божию Алексею все прегрешения его, вольные и невольные, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. Целуй крест и Священное Писание.

Чижов вдохнул полной грудью, словно это ему отпустили все грехи, подошел поближе, и тут Полупятов сказал:

- Батюшка, это… бутылочку бы мне в честь праздничка, а?

- Какого праздничка? - вскинул брови священник.

- Ну как какого! Пасха же…

- Пасха? Пасха еще только послезавтра. Ступай с Богом.

- Ну так в честь исповеди, батя! Не помирать же мне до послезавтра! Будь человеком!

- Ступай, не серди меня! - приложив руку к сердцу, так и задрожал от возмущения отец Василий.

- Ну ладно! - грозно рыкнул бывший уголовник. - Эх, батя, батя! Горю ведь!

- Это хорошо, - улыбнулся священник. - Печки веселей с тобой вместе гореть будут. А горишь - это в тебя уже грядущий огнь просится. Не перегоришь тут - на том свете гореть будешь.

- Это само собой, - скрипнул зубами Полупятов и направился к дверям храма, но около самых дверей оглянулся и громко произнес: - Батя! А я главный-то грех свой утаил от тебя.

Отец Василий, мигом напрягшись, молчал.

- Сказать, какой грех?

Священник продолжал сурово молчать. Все застыли в ожидании.

- Я президента Кеннеди убил, - громко объявил озорник и с глупым хохотом удалился прочь.

- Видал такого? - прискорбно спросил Василия отец Василий.

- Вида-ал, - кивнул Чижов. - Только это на мне грех. Я ему сдуру по пути ляпнул про Кеннеди.

Этому ничего сдуру не ляпай. Ему нельзя дуру прибавлять, из него дур сам собой через край и так переплескивается. А что мне с ним делать? Не выгонишь же! Ну, милый Вася, пойдем теперь пообедаем гороховой кашкой, поспим пару часиков и опять за работу. А про зайца не думай, суеверие все это.

Глава пятая

Мухмурлук

- Шорт побьери, шорт побьери! Крог эскус тоб эшлак мардюк!

- Крог эскус мардюк тоб эшлак!

Далее следует непереводимая игра слов с использованием

местных идиоматических выражений.

В пятницу утром Борис Белокуров проснулся куда позже, чем историк Чижов, у которого он накануне побывал в гостях. Первым делом он увидел свою откинутую в сторону руку, а в руке - венгерский девятимиллиметровый парабеллум.

- Э, - сказал Белокуров весело, - да я, кажется, вчера застрелился.

Он приподнялся, огляделся по сторонам. Следов насилия в комнате не обнаружилось. Пиджак валялся на стуле, а на столе - окрошка денег. Брюки и рубашка были на нем, на Белокурове, и, стало быть, можно не одеваться.

- Хорошо, что я дома, - зевнул Борис Игоревич и направился на кухню, где в холодильнике у него было заготовлено.