Обсидиановая бабочка

– Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим, десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехала дорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытия фотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, что не стала темнеть.

– Родители чуть не наступили на нее, – сказал Эдуард.

– Ага.

– А какое это все имеет значение? – спросил Олаф.

– Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь может передвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Если это время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой.

Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя.

– Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле.

– Но что это нам дает, – спросил снова Олаф, – если эта тварь ограничена светом или темнотой?

Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжала сидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду.

– Если она движется только в темноте, то это может помочь нам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий, строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список.

– А если у нее нора возле места убийства, – пояснил Эдуард, – могут найтись следы.

– Ага, – кивнула я.

– Полиция обтопала там каждый дюйм местности, – сказал Олаф. – И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили?

Все-таки самоуверенность так и выпирает из него.

– Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека. При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. – Я улыбнулась. – К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла, то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы с ним информацией.

Олаф нахмурился.

– Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если не притворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика.

– Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, – заметила я.

Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольный сам собой.

– А что, сравнение хорошее.

Олаф насупился на нас обоих.

– Ты же не создавал ее, Эдуард.

– Нет, – сказала я. – Но он помог мне стать такой, какая я есть.

Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, стали серьезными.

– И я должен за это принести извинения?

– А ты чувствуешь, что должен?

– Нет, – сказал он.

– Тогда не надо. Я жива, Эдуард, и я здесь.

Я встала и не покачнулась ни капли. Жизнь налаживается.

– Давайте выясним, происходили ли убийства при дневном свете. Когда я все это просмотрю, поедем знакомиться с местами преступлений. – Я обернулась на Эдуарда. – Если ты согласен, конечно. Ты здесь командуешь.

Он кивнул:

– Нормально. Но чтобы Тед продолжал работать с полицией Санта-Фе, надо включить ее в осмотр места преступления.

– Ага, – согласилась я. – Копы не любят, когда штатские лезут на место преступления. Сразу становятся сердитыми.

– Тем более что ты в Альбукерке уже персона нон грата, – сказал Эдуард. – Надо все-таки, чтобы кто-то из полиции согласился бы с тобой разговаривать.

– Меня это действительно бесит. Я изолирована от самого свежего места преступления, от последних следов. Это уже связывает мне руки, хуже не бывает.

– Но ты тоже не знаешь, что это? – спросил Эдуард.

Я покачала головой и вздохнула:

– Ни малейшего понятия.

Олаф даже не произнес «я же тебе говорил» – благослови Господь его шовинистскую душу.

Я стала снова разглядывать фотографии, и вдруг я это увидела. Осторожно выдохнув, я произнесла:

– Вау!

В комнате стало жарко. Черт меня побери, не стану я снова садиться! Опершись пальцами о стену, я заставила себя не качнуться, а со стороны могло показаться, что я рассматриваю поближе. Можете поверить, мне совсем не хотелось ничего поближе рассматривать. Даже пришлось на несколько секунд закрыть глаза. Когда я их открыла, я уже пришла в себя, насколько могла.

Фрагменты тела были разбросаны как лепестки цветов, перемешанные с красной гущей. Я переводила глаза с одной окровавленной конечности на другую. И была почти уверена, что вот это – предплечье, а вот торчащий мосол коленного сустава, который выделялся своей белизной посреди красной жижи. Никогда не видела столько кусков мяса. Мне случалось видеть изуродованные тела, но их всегда терзали, чтобы сожрать или в наказание. А вот в этом… разрушении была страшная завершенность.

Я перешла к снимку той же сцены, но немного в другом ракурсе. Мысленно я старалась сложить тела воедино, но каждый раз не хватало деталей.

Наконец я повернулась.

– Нет ни головы, ни кистей рук. – Я показала на маленькие комочки в крови. – Разве что вот это – пальцы. Тела были полностью расчленены, даже фаланги пальцев?

Эдуард кивнул:

– Все жертвы расчленены почти полностью по всем суставам.

– А зачем? – спросила я и поглядела на Эдуарда. – Где голова?

– Ее нашли у холма за домом. Мозг отсутствовал.

– А сердце? – спросила я. – Посмотри, позвоночник почти не тронут, но внутренних органов не видно. Где они?

– Их не нашли, – ответил Эдуард.

Я отодвинулась назад, полуоперлась на стол.