Обсидиановая бабочка

Я уставилась на него, постаравшись не разинуть варежку, но очень хотелось. Я никогда не слышала, чтобы он как-то оправдывал чью-либо слабость. Он не просто судил – он судил очень жестко. Какими чарами эта женщина его покорила? Я просто не понимала.

– Я думаю… Тед хочет сказать, что тебе нельзя показывать эти фотографии не из-за твоего возраста.

– Вы думаете, я не выдержу.

– Да, – сказала я. – Я думаю, ты не выдержишь.

– Я могу выдержать все, что выдержите вы, – заявил он, скрестив руки на груди.

– Почему? Потому что я женщина?

Он вспыхнул, будто смутился.

– Я не это хотел сказать.

Но хотел он сказать именно это. Ладно, ему же всего четырнадцать. Я спустила вопрос на тормозах.

– Анита – один из самых сильных людей, которых я знаю.

Питер прищурился:

– Она крепче Бернардо?

Эдуард кивнул.

– Крепче Олафа?

Я стала лучше думать о мальчике, когда он расположил их в такой очередности. Он инстинктивно почуял, кто из них страшнее. А может, дело в росте Олафа. Да нет, у Питера вроде чутье на плохих парней. Оно либо есть, либо нет, научить ему нельзя.

– И даже крепче Олафа, – ответил Эдуард.

Из-за скатерти донесся презрительный фырк – заговорило уязвленное самолюбие Олафа.

Питер посмотрел на меня уже по-другому. Он явно размышлял, пытаясь представить мою миниатюрную женскую личность в одном ряду с агрессивной, внушительной, мужской сущностью Олафа. И наконец покачал головой:

– Она не выглядит крепче Олафа.

– Если в смысле армрестлинга, то нет, – сказала я.

Он нахмурился и повернулся к Эдуарду:

– Я не понял.

– А я думаю, что понял, – сказал Эдуард. – А если нет, то объяснить это я не могу.

Питер стал еще мрачнее.

– В кодексе крутых парней, – обратилась я к Питеру, – очень многое нельзя объяснить.

– Но вы его понимаете.

Это прозвучало почти обвинением.

– Я много времени терлась среди очень крутых парней.

– Это не то, – сказал он. – Вы очень отличаетесь от всех женщин, которых я видел.

– Она отличается от всех женщин, которых ты когда-нибудь увидишь, – ответил Эдуард.

Питер посмотрел на меня, на него.

– Мама к ней ревнует.

– Я знаю, – сказал Эдуард.

Из комнаты донесся голос Бернардо:

– Можно нам уже опустить эту рогожу?

– Да неужто такие крутые супермены уже устали? – спросила я.

– Молочная кислота вырабатывается в мышцах у каждого, киска.

Я первая начала обзываться, поэтому пропустила «киску» мимо ушей.

– Тебе надо пойти к маме и Бекки на кухню, – сказала я.

– В самом деле надо?

Он смотрел на Эдуарда, ожидая от него разрешения.

– Да, – сказала я, пытаясь взглядом внушить ему, чтобы не вздумал перечить.

Но он смотрел только на мальчика. Они оба уставились друг на друга, и между ними что-то проскользнуло, знание какое-то, что ли.

– Уберите скатерть, – сказал Эдуард.

– Нет! – воспротивилась я и поймала Питера за руку. Повернула к себе, спиной к двери. Захваченный врасплох, он не стал вырываться. Но не успел он еще решить, что со мной делать, как заговорил Эдуард.

– Отпусти его, Анита.

Я обернулась на него через плечо Питера и обнаружила, что Питер выше меня на пару дюймов.

– Эдуард, не надо!

– Ему интересно – пусть посмотрит.

– Донне это не понравится, – сказала я.

– А кто ей расскажет?

Я глянула в темные глаза Питера.

– Он, вот разозлится когда-нибудь на тебя, или на нее, или на обоих – и расскажет.

– Я этого не сделаю, – сказал Питер.

Я покачала головой. Не верила я ему, поэтому-то и отпустила его руку. Если Эдуард покажет Питеру этот уголок ада и Донна окажется в курсе, то разрыв между ними будет обеспечен. Так что я готова была ради этого пожертвовать душевным спокойствием Питера. Вот она – суровая правда.

Рогожа упала, сначала со стороны Олафа, а Бернардо остался стоять, держа ее на руках, как спящего ребенка. Он посмотрел на Эдуарда, покачал головой и отошел к Олафу, пропуская Питера в комнату. Я двинулась следом за ним и Эдуардом.

Олаф встал у дальней двери. Бернардо положил скатерть на стол и отступил к его краю. Я заняла позицию у дальней стены, почти зеркально повторив позу Олафа, но у противоположной двери. Все мы стали каждый по своим углам, будто отделяя себя от того, что происходило. Пожалуй, даже Олаф этого не одобрял.

Питер разглядывал фотографии, расхаживая по кругу. Он побледнел и произнес приглушенным голосом:

– Это все люди?

– Да, – ответил Эдуард. Он стоял рядом с Питером, не слишком близко, но он был с ним.

Питер подошел к ближайшей стене, к фотографии, которую я рассматривала.

– Что с ними случилось?

– Мы еще не знаем, – ответил Эдуард.

Питер не отрывал взгляда от фотографий, глаза его бегали по страшным картинам. Он не подошел, не стал рассматривать их вблизи, как я, но он смотрел и видел, что на них. Не вскрикнул, не упал в обморок, его не стошнило. Доказал, что хотел. Он – не баба. Я подумала, не надо ли его предупредить, что могут быть кошмары. Да нет. Они либо будут, либо не будут.

Он все еще был бледен, испарина выступила на верхней губе, но он мог двигаться, и голос его был хрипловат, но спокоен.

– Я лучше пойду помогу маме на кухне.

И он вышел, обхватив себя руками, как от холода.