Обсидиановая бабочка

У дальней стены был камин, но узкий и белый, той же каменной белизны, что и стены. Над ним висел череп животного. Возможно, что оленя, но он был тяжелее, и рога длинные и изогнутые. Пожалуй, не олень, а что-то на него похожее и не из этой страны. На узкой полке над камином лежали два бивня, будто слоновые, и черепа мелких животных. Перед камином стоял низенький белый диван, рядом с ним большой кусок неотшлифованного мрамора с установленной на нем фарфоровой лампой. В абажуре над лампой был приличный кусок белого горного хрусталя. Еще у дальней стены между двумя дверями находился лакированный черный стол, и на нем вторая лампа, побольше. Напротив камина стояли два кресла, развернутые друг к другу, с резными подлокотниками, украшенными крылатыми львами. Черные, кожаные, и что-то было в них египетское.

- Твоя комната там, - сказал Эдуард.

- Нет, - ответила я. - Очень долго я ждала, когда увижу твой дом. Теперь не торопи меня.

- Не возражаешь, если я отнесу вещи к тебе в комнату, пока ты будешь заниматься исследованиями?

- Да, не стесняйся.

- Очень любезно с твоей стороны. - Эдуард придал голосу чуть-чуть язвительности.

- Всегда пожалуйста, - ответила я.

Эдуард поднял оба моих чемодана и сказал:

- Бернардо, пошли. Можешь одеться.

- А нам ты не дал побродить по дому.

- Вы не просили.

- Вот одно из преимуществ быть девчонкой, а не парнем, - сказала я. - Если мне любопытно, я просто спрашиваю.

Они вышли в дальнюю дверь, хотя в такой маленькой комнате понятие "дальняя" было относительным. Рядом с камином в беловатой плетеной корзине из камыша лежали дрова. Я провела рукой по холодному мрамору кофейного столика, расположенного около камина. На нем стояла ваза с какими-то полевыми цветами. Их золотистые венчики и коричневатые серединки ни с чем в комнате не сочетались. Даже дорожка работы индейцев-навахо, занимавшая большую часть пола, выдержана в черных, белых и серых тонах. И в нише между дальними дверями тоже были цветы. Ниша была достаточно большой и могла бы служить окном, но только она никуда не выходила. Цветы вываливались оттуда, будто поток золотисто-коричневой воды, - огромный беспорядочный букет.

Когда Эдуард вернулся без Бернардо, я сидела на белом диване, вытянув ноги под кофейный столик и сцепив на животе руки так, будто прислушивалась к треску пламени в холодный зимний вечер. Но камин был слишком чист, стерилен.

Эдуард сел рядом, покачал головой:

- Довольна?

Я кивнула.

- И что ты думаешь?

- Не слишком уютная комната, - сказала я. - И ради неба, посмотри ты на пустые стены. Картины бы, что ли, повесил.

- Мне так нравится.

Он расположился на диване рядом со мной, вытянул ноги, руки сложил на животе. Явно он передразнивал меня, но даже это не могло меня сбить. Я собиралась подробно осмотреть все комнаты до того, как мне придется уехать. Можно было сделать вид, что мне все равно, но с Эдуардом я не давала себе труда притворяться. В нашей странной дружбе это было ненужным. И то, что он продолжал играть со мной в игры, было глупо с его стороны. Я, впрочем, надеялась, что в этот раз игры кончились.

- Может, я тебе подарю на Рождество картину, - сказала я.

- Мы друг другу подарки на Рождество не дарим, - напомнил он.

Мы оба смотрели в камин, будто представляя себе живой огонь.

- Наверное, надо с чего-то начать. Например, это будет портрет ребенка с большими глазами или клоуна на бархате.

- Я ее не повешу, если она мне не понравится.

Я посмотрела на него:

- Если только не Донна ее подарит.

Он вдруг стал очень тих.

- Да.

- Это Донна ведь принесла цветы?

- Да.

- Белые лилии или какие-то орхидеи, но не полевые цветы, которые в этой комнате.

- Она считает, что они оживляют дом.

- И еще как оживляют, - сказала я.

Он вздохнул.

- Может, я ей скажу, как ты любишь картины, на которой собачки играют в покер, и она тебе купит несколько штук.

- Она не поверит, - сказал он.

- Нет, но я смогу придумать что-то, чему она поверит и что ты настолько же не выносишь.

Он посмотрел на меня:

- Ты этого не сделаешь.

- Вполне могу.

- Это похоже на начало шантажа. Чего ты хочешь?

Я смотрела пристально, изучала это непроницаемое лицо.

- Так ты признаешь, что Донна и ее команда настолько тебе важны, что шантаж сработает?

Он глянул на меня безжалостными глазами, и снова лицо его стало непроницаемым. Но этого теперь было недостаточно. В его броне образовалась брешь, куда мог бы въехать грузовик.

- Они заложники, Эдуард, если кому-то это придет в голову.

Он отвернулся от меня, закрыв глаза.

- По-твоему, ты сказала мне что-то такое, о чем я сам не думал?

- Извини, ты прав. Вроде как учить бабушку пироги печь.

- Чего? - Он повернулся, почти смеясь.

- Старая поговорка. Означает учить кого-то тому, чему он сам тебя научил.

- И чему я тебя научил? - спросил он, и лицо его снова стало серьезным.