Обсидиановый нож. Романы, повесть, рассказы

С этими словами он подступил к Раф–фаи, осмотрел его и вложил в его рот пробуждающие лекарства. Весельчак Лахи был лучшим Врачом из всех, кого знал Брахак. Потому он и пригласил Лахи на шестой пост, когда стал там старшим Управляющим Равновесием.

— Охотники… — гудел Лахи. — Охотники, где ваши раны, где знаки доблести? Какие раны залечил Лахи на пришельце! Не стыдно ли вам, Охотники!

Своими огромными руками он разминал мышцы больного, терпеливо ожидая действия лекарств. Брахак поглядывал на просеку. Второй пришелец прижимал к глазам свои круглые стекла. Управляющий Равновесием, давно уже оценивший пришельцев по достоинству, лишний раз подивился непостижимой любознательности этого — толстого, слабосильного, хотя и молодого еще человека. Вот он медлительно вынимает из сумочки свою Белую Память, сшитые вместе прямоугольные листы древесной кожи. Брахак наблюдал за ним, пытаясь оценить свое отношение к пришельцам. Прежде он изучал их реакцию на Равновесие.

— Лахи, ты сообщил Наране свои наблюдения над больным?

— Несомненно, — сказал Лахи. — Я, и Ка–Имра, и Роан. Только Дхарма не говорила с Нараной… — он отошел от больного и взглянул на распростертое тело с самодовольством. — Ты хочешь узнать, что я увидел под этой бледной кожей, друг Брахак?

Управляющий Равновесием сделал утвердительный жест. Врач подбоченился.

— Скажи мне прежде, о Управляющий! Не испытываешь ли ты чувства брезгливости к пришельцам как к существам с болезненным и непонятным мозгом? А, угадал! Так знай, что их мозг в целом не отличается от мозга середины десятой дюжины наших поколений. Насколько я, жалкий Врач, могу провидеть этот мозг.

— Ты ошибаешься. Я принадлежу к первой четверти десятой дюжины.

— К концу первой четверти. К концу. А Дхарма, — Врач взглянул на небо. — Дхарма принадлежит к началу второй четверти, и мозг ее совершенней, чем твой, Брахак. Но вторая четверть — уже середина, не так ли? О, закатные песни!

— Ты хочешь сказать…

— Да, я хочу сказать, что мозг пришельца совершенен, но, повторяю, насколько я могу судить. Для твердого суждения мне потребовалась бы дюжина дюжин пришельцев и помощь Нараны.

— Выброс, отклонение! — возразил Брахак.

— Возможно. Но взгляни на толстяка — какой лоб! Я пожертвовал бы Праздником Дождей, чтобы дать нардикам отведать его жидкостей… Не выброс и не отклонение, друг Брахак, нет–нет!

— Поздно спорить. Они уходят.

— В железной дыне, — подхватил Лахи. — И оставляют нас перед величайшей загадкой всех поколений, — он оглушительно рассмеялся. — Смотри! Он открывает свою железную дыню кусочком светлой меди, смотри, Брахак… Ни у одного из нас не хватит смелости их остановить, и знаешь, почему? Потому что мы — трусы, Управляющий! Пусть их уходят, лишь бы мы оставались в блаженном покое Равновесия, но запомни, друг! Юнцы, подобные Ахуке и Дхарме, отныне будут пробиваться на полночь, пока не отыщут людей Железного Равновесия.

Лахи взмахнул ручищей и присел перед носилками — Раф–фаи открыл глаза. Из железного дома торопливо выбрался толстяк и сверху стал вглядываться в просеку. Охотники, посовещавшись, послали собак во второй круг поиска по джунглям. Утро кончалось. И, осознав это, Брахак подумал с тревогой, что Дхарма и бородатый пришелец слишком уж долго не появляются.

Глава 5

Если Брахак был в тревоге, то Володя Бурмистров был близок к отчаянию, — часы в баросфере начали отсчет времени. За сорок часов после Колькиного последнего визита они выбрали отрицательное время и уже показывали двадцать две минуты. А на счетчике энергии уровень опустился до пяти и двадцати семи сотых гигаватт — до автоматического запуска стартовых устройств оставался час, грубо говоря. Если прежде запас энергии не упадет до пяти и двадцати пяти сотых. Володя посчитал расход по секундомеру. Получилось лучше: при постоянном расходе энергии на охлаждение ее хватит часа на два, но жара–то усиливается… Он повернул рукоятку «климат» влево до отказа — обойдемся без охлаждения. Проверил уровень гелия в «Криоляторе» — тоже близко к норме. Проверил рукоятку автостарта. Положение «выключен», правильно. Он вдруг заторопился наверх, упираясь пятками во что попало.

В тени просеки смутно белела дорога, пустым–пустая. Он безнадежно вздохнул и опять заторопился, потому что Врач поднимал Рафаила на ноги. Разбитый бессонной ночью, — жарой и волнением, Володя смутно, почти галлюцинативно воспринимал окружающее. Он спускался по твердым, холодным скобам баросферы, а в глазах крутились птичьи клювы и головы, и от тела его воняло Птицей, а рот, казалось, был набит перьями. Мешал ключ от люка, зажатый в кулаке. Где–то на предпоследней скобе он сорвался и ударился пятками о землю, ушиб локоть, потерял ключ, едва выбрался на траву из ямы. И безнадежно заглянул в глаза друга — при мысли о вчерашнем идиотическом ржанье становилось совсем худо.

— Вовик, — произнес Рафаил. — Это что, возвращаемся?

— Он здоров! — рявкнул огромный Врач. — Получай его, пришелец!

Володя всхлипнул от неожиданного счастья. Рафка стоял на неуверенных ногах и смотрел на свою безволосую грудь.