Обвиняется в измене

Она не дает закончить: налетает словно девушка-призрак из кельтских легенд, и лупит ладонями по лицу. Несколько ударов я ловлю просто потому, что не ожидаю нее такай выходки. Еще один, чтобы окончательно протрезветь, а потом зажимаю ее тонкие, словно спички, запястья и толкаю обратно к столу.

— Ни разу о вас не думала, Денис Александрович, - шепотом, без намека на панику, мне в лицо злится эта мелкая дрянь. — Ни единой секунды.

— Врешь.

— Конечно, лучше обвинить кого-то во лжи, чем осознать, что ваши... постельные таланты не такие уж и выдающиеся.

Если бы я не знал, что она была невинной до меня, и я в ее жизни — первый мужчина, после этих слов я бы почувствовал примерно то же, что чувствует несчастный, на яйцах которого станцевали ирландский рил.

— Ты врешь. - Я толкаю ее все дальше к столу, и она охотно пятится, заставляя меня злобно ухмыляться. — Если бы ты знала, сколько раз я представлял тебя на нем, с раздвинутыми ногами, то не думала бы, что будешь в безопасности.

Соня меняется а лице: на секунду это непонимание, а потом паника, потому что она понимает о чем я говорю и что планирую сделать. Понимает — но не сбегает, не орет, словно резаная. Она только самую малость сопротивляется, когда я в последний раз двигаю ее всем корпусом, а потом беру за талию и, словно куклу, усаживаю на столешницу.

— Сколько раз? — влажным горячим шепотом спрашивает Соня, помогая мне плечами, когда практически сдираю с нее пальто. — Каждый день?

— Чаще - подсказываю я и рывком развожу ей ноги.

Хочу ее —хоть сдохни.

Обещал себе, что за предательство даже пальцем не трону, но сейчас это обещание кажется таким ненужным и надуманным, что я чуть ли не в первый раз в жизни позволяю себе нарушить слово.

Ее близость ударяет в голову, как крепкое спиртное: абсент или чистый ром. Хочется потрясти головой, вернуть себе способность трезво смотреть на вещи и помнить, кто она и с кем была все прошедшие дни. Может, хоть тогда бы мне не хотелось ее так сильно, что желание ударяет в копчик острым разрядом тока,  ослепляя и заглушая голос разума.

Она же просто малолетка. Ничем не хуже и уж точно не лучше остальных. Не отличается ни яркой внешностью, ни охеренной фигурой. Но почему-то именно на ней меня так жестко глючит. Пока мы не сталкиваемся в пределах одного замкнутого пространства — я еще с горем пополам могу как-то соображать и находить провалы в своей защите. Но стоит Одувану появиться на горизонте — и я превращаюсь в компас, под который нарочно положили магнит, чтобы сбить с правильного курса.

— Ты думал обо мне каждый час? — закрывая глаза, переспрашивает Соня.

— Реально думаешь, что я подсчитывал и сверялся с часами?

Хочется схватить ее как тряпичную игрушку, встряхнуть, увидеть, как на пол слетят все поганые Сашкины прикосновения, а потом забрать в свою берлогу и держать там, пока в эту белобрысую голову, наконец, не встрянет навечно: она — моя женщина, даже если она всего лишь бестолковая малолетка с детскими комплексами.

— Хочу, чтобы сказал, - почти с капризными нотами требует Соня.

Ничего не могу с собой поделать — смеюсь, как ненормальный, потому что эта детская непосредственность глушит меня, как внезапно прилетевший из космоса метеорит, которого не поймал ни один радар.

— Что? — Соня густо краснеет, пытается спрятать лицо, но я заставляю ее смотреть мне в глаза.

— Прости, зараза, я, честное слово, не считал, сколько раз думал о тебе, так что придется поверить на слово, что это было очень много и часто. Больше, чем допустимо для мужика в тридцать пять, который давно стал циником и прагматиком.

Все же она еще ребенок.

Я нарочно выбрал самую грубую формулировку, пошел петлять обходными путями, как заяц, а Одуван все равно счастливо улыбается, как будто я встал на одно колено и с розой в зубах исполнил романтическую серенаду.

— Ты самый невыносимый человек на свете, Денис Ван дер Мейер, - качает головой она, протягивая ко мне узкие ладошки, чтобы обхватить за щеки. Жмурится, потирая щетину подушечками больших пальцев, и ее улыбка становится еще шире. — Ты ведь мог просто сказать, что тебе было плохо без меня, а не вести себя, как викинг на британском берегу в первую минуту высадки.

— Тебе никогда не говорили, что ты выражаешься, как человек, которого прет от собственного охуенного ума?

— Я не зря зубрилка, чтоб ты знал.

— Нет, Одуван, ты у меня другой зверь: мелкий и въедливый, прямо в мозг.

«Мозгоебка», - даю ей мысленное определение, потому что Соня успевает заткнуть меня поцелуем.

Стоит ее губам притронуться к моим — и все моя обида, злость и желание разорвать ее на части, а потом вышвырнуть из своей головы, превращаются в сигаретный дым, от которого не остается и следа уже через пару секунд.

Я не хочу думать о том, что этими же губами она пять минут назад целовалась с Сашкой.

Я вышвырну все это из себя, как раковую опухоль.

Будем считать, что мы расплатись друг с другом: она - за мою злость, я — за ее детские импульсы.