Обычные командировки. Повести об уголовном розыске

Роман Климов — тот, что в такси назывался Аликом, высокий и худой парень, видно, уже освоился со своим новым положением. Он неторопливо вошел в кабинет, уселся на стул и опустил голову. Рядом с ним расположился Павлов. Он объяснил, что Климов намерен рассказать все честно.

— А чего скрывать, — не поднимая головы, подтвердил Климов.

— Тогда объясни, почему ты, рабочий парень, решился на преступление? — начал разговор Афанасьев.

Роман поднял голову, зло сверкнул глазами.

— Колонии не боюсь. Привык. У меня дома своя колония. Посмотрите на мать — в спичку превратилась. С огорода по три урожая в лето снимаем. Сначала редиска, потом огурцы, а под осень укроп, салат, петрушка — все на рынок. Всё деньги. Чашку из серванта не бери — это из сервиза, а вдруг разобьешь. На диван не садись — гарнитур надо беречь, на ковровую дорожку не ступи... Все дорого стоит. Надоело у отца копейки выпрашивать. Вот и на грабеж пошел...

— А зачем тебе деньги? — спросил Афанасьев.

— Как зачем? Меня угощают, а я ответить не могу? Получку отдаю полностью, а хожу в отцовских обносках. Все ребята в нейлоновых куртках ходят, а мне суконное пальто купили — говорят, теплее. А на кой мне теплее?

— Дома у вас пьют?

— Только по праздникам. С позапрошлого года наливка в подвале стоит.

— Так, так... А чем же ты занимаешься в свободное время? — спросил Афанасьев.

— У меня нет свободного времени. Днем на заводе, вечером учусь... А потом огород.

— Когда же ты успел подружиться с Лидовым и Жуковым?

— Нет, вы у него спросите, товарищ майор, кто их надоумил на такое преступление, — не вытерпел Павлов, — я ему этот вопрос уже задавал.

— Я сказал, что Яшка. А он не верит, — кивнул парень в сторону Павлова. — Яшка поехал продавать книги этому Косте, привез деньги, рассказал, какая там квартира, про магнитофон, родители у нее за границей работают, посылки шлют. Ну мы с Женькой стали обдумывать, как бы нам там побывать. Яшке-то мы, конечно, об этом не сказали...

— Кто придумал маски?

— Женька.

— Чем ударили Жукова?

— Женька на всякий случай взял в сарае железку. С одной стороны расклепал. С другой заточил, завернул в бумагу.

— Он же мог его убить!

— Не знаю. Тут как получилось? По нашим расчетам, Яшка должен был уже уйти... А он вдруг сам дверь открывает... Не уходить же обратно...

— Кто же у вас за главного был?

— Никого не было... Все главные.

— Кто еще знал, что готовите преступление?

— Валька Цыплаков. Но как только разговор о квартире всерьез зашел, он отказался. Говорит, одно дело книжки воровать, другое — квартиры грабить.

— В старину была умная сказка, как кража пятачка довела Иванушку до каторги. А вы начали с книжек и докатились до разбойного нападения с покушением на убийство, — подытожил майор.

Когда парня увели, Афанасьев спросил:

— А как с отцом этого молодого человека, Иван Кузьмич?

— Поговорили...

— Ну, и как он?

— Интересный человек. Воевал, демобилизовался, окончил школу механизаторов, работал трактористом, шофером. Потом завербовался на север. Вкалывал там как проклятый, без выходных, без отпусков, не пил... Ну, сколотил деньгу. Со сверхурочными на лесоповале до тысячи в месяц выгонял. Все хотел детям красивую жизнь создать — у него две дочери и сын. Говорит, ему самому ничего не надо. И там, в тайге, и здесь все вроде о детях думал. Думать-то думал... Но как? — Павлов подошел к окну. — Взял у меня сигарету: разрешите, мол, на двор выйду, покурю. Да вот он на лавочке сидит.

В ярком утреннем свете хорошо была видна сгорбившаяся фигура человека. Опустив голову, он словно пытался что-то рассмотреть под ногами.

— Сколько же ему лет?

— С двадцать четвертого он...

— А издали совсем старик!

— Тут, дорогой Александр Афанасьевич, за минуту стариком станешь, — вздохнул Павлов. — Сын ведь.

Вернувшись в свой кабинет, Афанасьев заправил авторучку, достал стопку бумаги. Надо было писать сводку о раскрытии преступления. Вдруг кто-то требовательно постучал в дверь. Не успел он произнести «Войдите», как на пороге появилась незнакомая женщина, попросила кого-то подождать в коридоре и только потом вошла.

Афанасьев пригласил посетительницу садиться и бегло оглядел ее явно ненашенский наряд: темно-фиолетовый жакет без рукавов, узкую, с разрезом юбку, пышную оранжевую блузку, в тон ей туфли на высоких каблуках и большую сумку с ремнем, перекинутым через плечо. Половину лица закрывали темные очки в дорогой оправе. «Иностранка, что ли? — мелькнула мысль. — Неужели обокрали?»

— Я мать Лидова, — без предисловий сообщила женщина и села к приставному столику. Поднеся платок к лицу, она продолжала: — Какое горе, какое горе, я просто не могу поверить. Мой сын — и такое преступление... Вы, товарищ майор, его не знаете. Он хороший мальчик, тихий, скромный, увлекается музыкой, пишет стихи. Отлично учится. Я, правда, воспитывала его одна... У нас, знаете, с мужем не сложилась жизнь.

Афанасьев откинулся на спинку кресла. Мать Лидова, заметив его интерес, сняла очки. Открылись морщинки, усталые глаза. Женщина рассказывала о детстве сына, подробности школьных лет, заискивающая улыбка сменялась страхом.