Обыкновенная история

– Тут больно? А так, а так? – спрашивал я, аккуратно постукивая его по пояснице и нижнему отделу позвоночника, – Ну, все ясно, это у вас воспаление седалищного нерва. Люмбаго, одним словом.

– А это… это не очень страшно?

– Не смертельно, и лечится легко, – успокоил я бедолагу, после чего вколол ему обезболивающее.

– Теперь одевайтесь, доктор, а мы вам лечение назначим пока.

Помыв руки, я, усевшись за докторский стол, написал схему лечения, комментируя ее вслух.

– Принимайте с утра и на ночь по две таблетки ортофена или, при его непереносимости, хондроксида. Ну и диклофенак, само собой, тоже потихоньку втирайте. Увидите, через неделю как рукой снимет. Сейчас же временно ограничьте физическую активность, а вот на будущее постарайтесь, наоборот, как можно больше двигаться. Это вас сидячий образ жизни так наказал.

– Все она, – обреченно развел руками доктор, когда его слегка отпустило. – Она виновата – работа проклятущая. Сидишь тут днями напролет – врачуешь за так называемую зарплату. Того на ноги поставь, этого спаси, всех исцели. Впрочем, что мы все про меня, да про меня, – спохватился он. – Вам-то чем я еще могу помочь, больной?..

* * *

На прощание он долго тряс мне руку и преданно заглядывая в глаза повторял.

– Заходите, любезный. Почаще заходите, не стесняйтесь. Если что, то сразу к нам. Всегда поможем. Самолечением только не вздумайте заниматься, не играйте с огнем. Эй, больной! – окликнул он меня, когда я был уже в дверях. – Напомните, пожалуйста, а как там у меня это самое называется.

– Что это?

– Ну это! – смущенно показал он себе на поясницу.

– Люмбаго, что ли?

Я шел домой и грустно думал, – «Конечно же буду заходить. Куда же от вас, от медиков, денешься. Я быть может и не пошел бы в другой раз (жизнь как-никак научила уже без медицины обходиться), только лекарства в отсутствие рецепта аптека мне все равно ни за что не отпустит…»

Не тревожь мне душу, скрипка

Мне всегда горячо хотелось, чтобы мой сынуля стал известным музыкантом – виртуозом – скрипачом. В самых смелых своих фантазиях я неизменно видел его стоящим на сцене в ярком свете софитов, облаченным во фрак с бабочкой. Вот перед ним, затаив дыхание в ожидании волшебства, застыл зал, полный респектабельных ценителей высокого искусства. Вот чадо, откинув назад длинную челку и сомкнув веки, уверенно берет первый аккорд – «До». За ним быстро следует второй, третий – «Ре-Ми»… Смычок так и порхает в его ловких и чутких руках, даря миру сладкие, волшебные звуки – «Фа-Соль-Ля». На этой мажорной ноте я, как правило, просыпался.

Наконец, пораскинув что к чему, я от купания в мечтах, перешел к их исполнению. Первым делом мной с рук была приобретена красавица-скрипка. Продавец не без гордости признался, что на ней играл чуть ли не сам Никколо Паганини. И судя по назначенной им цене, этому вполне можно было верить. В тот же вечер, нарядив своего отпрыска в выходной костюм, я дал ему в руки инструмент и попросил откинуть челку. Таким нехитрым образом сбылась примерно половина моей фантазии. Остались, правда, невоплощенными – рукоплещущий зал и софиты. На первый взгляд, вроде бы, так себе-ерунда, мелочь. Но, как оказалось, для реализации этой мелочи необходимо было по меньшей мере научиться играть.

И тогда я начал тормошить по очереди всех своих знакомых, пока кто-то из них не порекомендовал мне очень компетентного педагога по классу скрипки, лауреата всевозможных конкурсов и дипломанта различных международных фестивалей.

Им оказался румяный круглолицый человечек более, чем средних лет, с куцым хвостиком волос на голове, очень похожий на несвежего, перебродившего Чиполино.

Весь рабочий кабинет маэстро был увешан всякими дипломами и грамотами, а также уставлен статуэтками. На внутренней стороне двери висела афиша с его фамилией: «…Вершины скрипичного искусства. Только сегодня и только у нас г-н N. В рамках гастрольного тура…». Над столом в обрамлении красного дерева висела фотография, на которой хозяин кабинета был запечатлен рядом с Ростроповичем.

После пробного урока лауреат вышел в гостиную, яростно растирая себе ладонями виски.

– Что тут еще скажешь? Ваш отпрыск подлинный талант. – заявил он, стирая пот с красного лба.

– Неужели?

– Уж поверьте моему многолетнему опыту. Настоящий Давид Ойстрах в отрочестве. Такая же уверенная рука, врожденное чувство ритма. Но…надо работать, развивать. Расценки знаете?

Я кивнул и на радостях протянул ему пухлый конверт. – Это аванс.

Он пересчитал содержимое и, по-видимому, остался доволен.

– Будет толк. Бог даст, папаша, мы с юношей еще на международном фестивале или на конкурсе сыграем, дуэтом.

– Только вы уж постарайтесь.

– Не извольте сомневаться…

И он постарался, точнее оба они постарались. Два раза в неделю, сразу же после обеда, я снаряжал сына к преподавателю. Возвращался он уже практически перед ужином, едва живой, и не дожидаясь, пока накроют на стол, как был в сандалиях, падал в кровать.