Обжалованию подлежит

Земля. Несказанно прекрасная. Хороша и своим зеленым убором, и зеркалом вод, и свежим снежком. Лечь в нее до срока несправедливо.

Невозможно угомониться, трудно сдержать слезы.

Стоп! Становись человеком! Вспомни, какие стихи о блокаде читались вчера здесь, у окна:

Я шла сквозь хмурое людское горе —пожарища,

развалины,гробы…

Стой же. Вообрази всамделишную черную тучу, вспарываемую фугасками, артиллерийским огнем. Представь блокадников — непрестанные обстрелы, голодная смерть… Теперь возьми наших защитников в Отечественную войну. Миллионы солдат, многие совсем еще мальчики, не успевшие толком пожить, узнать радости любви и отцовства. Им было с руки погибать? Однако не ныли. Случалось, с песней — не со слезами же! — поднимались в атаку, шли на врага. Знали, что далеко не всем суждено остаться в живых — речь, возможно, идет о ближайших часах, минутах, секундах… Господи, в этой войне, при возросшем уровне техники, ранения были куда как тяжелей и мучительней, чем во всех предыдущих. Каждого ли сраженного вражьим огнем успевали вовремя подобрать? Да и госпиталь еще не гарантия…

Жизнь фронтовика поставлена на кон. Воин — это фигура, в которую целятся, которую хотят выбить, выкинуть из игры. Не выбить — убить! И все-таки юные, восемнадцатилетние превозмогали смятение и страх. А ты, Оксана Тарасовна? Ты тем более обязана все одолеть.

На том и уснула, не стронув с места подушку.

Утро встретила в новом состоянии духа, словно бы отрешившись от гнета. Пошутила с сестрой, сунувшейся с холодным термометром, пахнущим спиртом. Поприветствовала полусонных соседок, внутренне готовясь довести до их сознания, передать наподобие эстафеты пойманную в ночи точку зрения.

Довести до сознания, помочь продержаться.

В Москве, в привычном своем коллективе, Оксана жила с открытой душой, чем только не делилась с товарищами. И тут не изменит обычаю, возьмется за поднятие общего духа, постарается разрядить атмосферу.

Атмосфера… Расхожее словцо Станислава.

Не считая себя вправе молчать, все же не стала ораторствовать на всю палату. Честь по чести застлала постель, умылась, пригладила вихорьки — зеркальце куплено не напрасно — и пошла между коек. Белейшие полукосынки-получепцы свисали, как флаги, с каждого изголовья. Нужды в них пока не имелось — не профессорский все же обход.

Не обход, не осмотр, но вполне серьезное мероприятие. Подсядет к больной, разъясняет: «Мы с вами не в гестапо попали, мы у своих; нас всеми силами, всеми наличными средствами будут вызволять из беды. Гестаповцы били, пытали, давили на психику, но люди выстаивали и там. Чего скрывать, и здесь не обойтись без страданий, только муки твои стараются облегчить. Боль, насколько возможно, уймут — медицина по этой части в наш век далеко не бессильна. Операции в старину, вы только представьте, делали без наркоза. Это сейчас при хирурге обязателен анестезиолог».

Незаметно переводила речь на бойцов, идущих в атаку. Аналогия действовала по-снайперски.

«Солдатский телеграф», быстротой соревнуясь со скоростью звука, разнес по третьему этажу весть о беседах-пятиминутках, затеянных некой украинкой из Москвы. Как растения могут возжаждать дождя, так люди, придавленные бедой, стремятся вобрать в себя хоть толику бодрости, успокоиться с помощью доброго слова. В самую большую палату потянулись паломницы. Иные лукавили в разговоре с Оксаной, оспаривали все ее доводы, затевали полемику, выкладывали сомнения.

Из желания поспорить или с подспудной целью?

Цель ясней ясного — заставить Оксану изменить их мнение, отклонить; помочь им заручиться хоть крохой надежды. Так и только так расшифровала поведение спорщиц Ангелина Самсоновна. У Оксаны вырвалось:

— Не сладить мне с ними! Сама растеряю, что наскребла, последние силы уйдут. Всем миром сговорились меня по зернышку расклевать.

— Тоже разгневалась… Ну препираются, ну жаждут услышать опровержение. Поняли, наконец?

— Добьются, что утрачу веру сама.

— Не утратите. Помогайте держаться другим. Огонь не гаснет от того, что от него зажигают другой.

Операцию назначили на понедельник. С субботы Оксана окончательно овладела собой. Мобилизовалась не столько в помощь медперсоналу, сколько в поддержку себе. И еще ради тех, кого ожидает сходное с ней, кто реагирует сочувствием и испугом, не спускает с нее настороженно-взыскательных глаз. Наблюдайте, пожалуйста! В подошедшую решительную минуту больная Пылаева, сохраняя спокойствие, растянется на каталке и отчалит на второй — тот самый! — этаж. Спустят вручную по лестнице — лифтов-то нет! В операционной надо как ни в чем не бывало встретиться взглядом с Полуниным, уже, наверно, натянувшим на прославленные свои руки стерильные резиновые перчатки; глянуть на человека, готового взяться за хирургический инструмент. На посту и анестезиолог, который Оксану заранее осмотрел и которого в свое время Зоин «золотой» муженек чуть не сбил с ног, всучив нянечке для передачи убийственное письмо и бросившись наутек.