Обжалованию подлежит

Разудалая Лидочка со смешной фамилией Лоповок, успевшая отлежать свое в послеоперационной палате и истомленная ожиданием выписки, не удержалась, влезла в послеоперационную, откуда ее немедля турнули, что не помешало ей взахлеб делиться с кем только не лень собственным гениальным открытием:

— Высокие чувства способны начисто изменить человека, истинный бог! Не верите? Не успел склониться над ней, как весь насквозь засветился, — ну прямо артист! Его красавица под операцию переплела одну косищу на две — хлипкие получились косицы. Концы их перехватила обрезками марлевого бинта. Ее дружок в виде заботы отвел эти хвостики от лица. Еле касался, будто каждый их волосок нежней паутинки. Она, такая вся бледная, ловит потресканными губами мокрую ватку, не разбирая, чья над нею рука. Муторно ей, туманно — мне ли не знать! Тем более интересуюсь. Стою не дышу, скоро, думаю, опознает его. Всего бы тютельку понаблюдать, да подвалила сестра-бюрократка и в коридор меня, как щенка.

Подведя Стася к пустующей заветной скамье, Оксана не умолчала о негласных ее обладателях, о том, как преданно вел и ведет себя «Ромео с велосипедом». Недавнее прибежище примечательной пары, его зеленое окружение — кусты боярышника, молоденький вяз — все вместе свято хранило возникший здесь микроклимат, настраивало на не свойственный больничному климату лад. Процитировала Ангелину Самсоновну — не ее, а Шекспира — насчет повести, что печальнее всех.

— Может статься, их минует печаль, — раздумчиво произнес Станислав. — Она обязана выжить. Ради него.

— И вы с тем же!

— С чем? — Снял очки, протер их смявшимся в дороге платком. Оксана мельком проверила, симметрично ли расположилась на ее стриженой голове шелковая косынка.

— Повторяете за нашей интеллигенцией. Ну, которая подсказала насчет кувшина. Она не только превзошла все науки, она знает наизусть тьму стихов. Не человек — ходячая библиотека. Верней сказать, полулежачая. От опухоли она здесь отделалась. Надолго ли, не мне ворожить. За что ручаюсь — протяни она до ста лет, склероз ее обойдет. Память завидная. Ко всему подберет научный пример. Сидим мы с ней вчера у фонтана, говорим про воздействие душевного состояния на больной организм — она мигом подкидывает примеры из древности. Вот слушайте! Когда-то там, во времена седой старины — так она выразилась, — в Салерно, где-то в Италии, была основана первая в Европе медицинская школа. Сказать их девиз? — Оксана откинулась на голубую спинку скамьи и отчеканила: — «Доброе настроение — это единственный врач, который еще способен прийти на помощь, после того как с недугом не справилась медицина».

— Настроение! Воля к жизни! Проверено в Отечественную войну.

— Не только в войну. — Пришлось потесниться, дать место двоим. Подсели костлявый истощенный мужчина в казенном халате и чистенький юноша в свитерке — скорее всего сын. — Эх, Стась! Если бы все зависело только от настроения, лечили бы запросто увеселительными таблетками.

— Запросто! — мрачно процедил сквозь зубы костлявый и так же мрачно откашлялся. Кашель был нехорош. — То-то домик сложили вон там на отлете. — Жестом заставил Станислава привстать, поглядеть. — Обязательный придаток к больнице. Назначение понятно?

Снова покашлял, хотел дальше порассуждать, но Оксана опередила:

— Стась, вглядитесь в третий этаж. Наша палата и ваша сирень. А на втором окошки по всему фасаду закрыты, сообщают: у нас выходной, экстренного ничего не стряслось. Пустота, сплошная стерильность. Сквозь стекла не то что комарику — микробу не залететь.

— Ленинградские микробы умеют летать? — Стась прибег к юморку.

Измученный кашлем мужчина шуток не принимал. Сыну, иллюстрируя Оксанины слова, указал на строгую линию окон второго — страшного — этажа. Пояснил, что в определенные дни и часы линия эта отсюда, со скамей, видится светло-фиолетовой, мертвенной. Лучше отворачиваться, чтоб не резало глаза. В хирургии светильник бестеневой. Его световые пучки устраняют помехи от затененных предметов.

Оксане невольно привиделся тревожный завтрашний свет над столом, напоминающим гроб.

— Стась, как выглядели осветительные ракеты? Вражеские. В ночи.

— Резко. Пугающе. Отвратительный вид.

— А в мирной жизни приманчив любой огонек. Всегда за освещенным окном лично мне чудится безмятежное существование. Даже из поезда ловишь ласковый свет, колыхание теней.