Очарованные

– Поняла! Произведения искусства, по-твоему, это нечто такое, на что посмотришь пять минут и потом непременно захочется удавиться! А если не захочется, это не искусство. Так – поделка! Безделушка! Дрянь!

– Ну-ка, ну-ка. – Боря неожиданно улыбнулся. – Повтори! Что ты говоришь?

– Такое искусство – да кому оно только нужно?! Пока тебя не было, сюда приходили две несчастные лохушки, увидели вот этот твой артефакт, – Лена смачно ткнула пальцем в картину, – забалдели. Это то, что нам надо, говорили. А по мне, так это нужно повесить при входе в клуб самоубийц.

– Ну, скажу тебе я!.. Ты не так уж и не права. Действительно мрачная штуковина.

– И это, по-твоему, искусство?

– Не по-моему! Не по-моему!

– С каких это пор ты стал плясать под чужую дудку?

– С тех пор как стал владельцем салона.

– Стал – и что же?

– Да чего ты вскочила? Садись... Ну вот, и давай говорить спокойно. Если в моем салоне выставлено что-то, значит, я на двести процентов уверен, что это уйдет. За этот, как ты выражаешься, артефакт для клуба самоубийц сегодня утром уже внесли задаток. Вполне нормальные современные люди, а судя по материальным возможностям, даже преуспевающие.

– И ты рассчитываешь, что я вместо обыкновенной кошки приволоку в твой салон какого-нибудь монстра?! Кошку-сороконожку с человеческими пальцами на лапах?

– Отлично придумано! Оторвут с руками! А если она еще будет материться на всех языках...

– А тебе не стыдно выставлять у себя такое? В галерее твоего имени?

Лена откинулась на подлокотник и принялась разглядывать Борю. В сущности, он мало изменился. Только повзрослел. В отличие от женщин мужчинам идет возраст – они делаются значительнее. Им даже морщинки на пользу... У Бори первые морщинки уже собираются легкой сеточкой возле глаз, но глаза от этого становятся выразительнее. В его глазах обаяние и... спокойное, без холодности, чуть ироничное понимание жизни.

– Чего ты спрашиваешь? Абсолютно децельный вопрос!.. Мы можем вписаться в ситуацию или не вписаться в нее. Если хочешь вписаться, надо сделать все зависящее...

– А ты хочешь вписаться? – Елена тихонько усмехнулась.

– Хочу.

– А раньше не хотел.

– Это было раньше. В розовом детстве.

– Так бы и говорил сразу: хочу вписаться! И нечего было орать на меня.

– Сама могла бы въехать! Если бы я не вписался, у меня не было бы никакого салона. И сидели бы мы с тобой в парке на лавочке, как в годы золотые...

– Но это совсем не так плохо.

– А что до орать... Мало я в свое время орал на тебя!

– Как это мало?

– Если бы я не орал, не заставлял выискивать цвет и вырисовывать перспективы, ты не стала бы мастером. Художником.

– Да я и не стала им! Ты всегда говорил: художник и дизайнер – две большие разницы!

– Я приучил тебя к постоянному поиску. – Он прав, кольнуло в сердце у Лены, но Боря не дал ей опомниться, продолжая: – А по поводу нашей сегодняшней разборки я тебе скажу: инвективу нельзя отождествлять с банальным обвинением...

– Что?

– Инвектива не тождественна обвинению.

– Инвектива?

– Это призыв к действию, а не базарная ругань!

– И к какому же действию, интересно, ты призываешь меня?

– Главное в нашем деле не останавливаться. Ты должна нащупать свой путь...

– Борька! – разволновалась вдруг Лена. – Ты сам себе противоречишь. Ну какой у меня путь? Рисовать матерящихся монстров?!

Боря молча вылез из-за стола и сел на подлокотник кожаного кресла рядом с Еленой.

– Пока делай монстров.

– Ты опять издеваешься?

– А потом я что-нибудь придумаю для тебя... – Он взял в ладони ее лицо, долго разглядывал, потом погладил щеку. – Ты знаешь, у меня такое чувство, что я должен сделать для тебя что-то очень важное. Всю жизнь у меня это чувство. С первого курса, с нашей первой встречи...

Вот насчет первой встречи – чистая правда. При первой встрече Лена действительно поразила его. И он, пораженный, так старался ради нее. Каждую неделю дарил цветы, таскал подрамники, писал натюрморты для зачетов, кормил апельсинами и пирожными. И Лена, простодушная первокурсница, была абсолютно счастлива этим. И верила: и сейчас, и в будущем Боря сделает все, чего она только ни пожелает. Но вот на третьем курсе, выиграв довольно известный студенческий конкурс и получив право продолжать художественное образование во Флоренции, Боря уехал из Москвы. Тогда-то Елена и усомнилась. В его готовности, в его чувствах и в себе – в своей для него единственности и уникальности. Попробуй теперь от этих сомнений откреститься!

...Они сидели в полутемном выставочном зале, а за стеклянной стеной, совсем рядом, бурлила вечерней жизнью старинная московская улица. В людском потоке плыли автомобили, их полированные крыши отливали огнями вывесок и реклам.

Отблески уличного света освещали зал призрачно, таинственно. Дальние стены галереи исчезли, слились с темной глубиной, а подсвеченные картины теперь казались висящими в пустоте.

Боря все держал Ленино лицо, всматриваясь в него, и наверное, оно сейчас тоже казалось загадочным, потусторонним. И Лена, подыгрывая этому впечатлению, понизила голос и сказала нараспев:

– Хорошо тут у тебя. Таинственно. То, что нужно...