Не раз я слышал, как дедушка и отец Александр печалились, что на колокольне церкви не осталось колоколов, которые украли и, наверное, переплавили местные умельцы в годы, пока кладбищенская часовня оставалась бесхозной. Мне кажется, что я слышал разговоры о колоколах не раз, и однажды, когда дедушка вместе с бабушкой приехали к нам в Горький погостить, эта тема всплыла в разговорах взрослых еще раз. А я в то время познакомился с какими-то милыми дамами из райисполкома (здание его примыкало к нашему двору, и мы с ребятами часто забегали туда по всяким надобностям). Я уже бывал не раз у них в кабинете на третьем или четвертом этаже райисполкома (я был, наверное, классе в четвертом или пятом, не старше) и занимал этих женщин какими-то рассказами. Они не были большими начальницами, но работали в начальственном здании, и в моем детском воображении зародилась мысль, что они могли многого добиться в жизни. Услышав еще раз разговор о колоколах, я с умным видом выскочил во двор, перебежал на его другую сторону, за забор, отделявший наш двор от райисполкома, поднялся в нужную мне комнату, был встречен приветливыми возгласами знакомых мне женщин и сходу взволнованно завел речь о главном: дескать, вот приехал из Юрьевца мой дедушка, он староста юрьевецкой церкви, у них кто-то украл с колокольни колокола, а теперь служба в церкви разрешена, иконы нашлись у старушек, а вот колоколов-то нет. Так не помогут ли мне эти женщины заказать для дедушки колокола? Дамы меня успокоили, обещали подумать, а я на радости побежал домой и рассказал дедушке, бабушке и маме, куда я бегал, о чем просил и что мне было обещано. Дедушку я, конечно, своим рассказом растрогал. Нередко он вспоминал позже мою выходку и приговаривал, что у него расторопный и заботливый внучек. Наверное, лет десять или даже двадцать после этого надо мной подсмеивались тетушки и поддразнивали меня, слова про колоколышки и про мою прыть не раз возникали в их разговорах. Позже я сам не раз возвращался мыслью к своему поступку и удивлялся своей бесшабашной решимости бежать куда-то и что-то пробивать и устраивать для близких и друзей. Видимо, моя собственная наивность в детстве была беспредельной, и я не ощущал, куда можно с чем обращаться, а где нужно нажать на тормоза и пригасить нереальные порывы.
Сразу же после восстановления службы в церкви дедушка начал создавать хор при ней. Я помню, что хористы собирались у него дома на спевки. Регентом была какая-то дама, но все-таки всем руководил дедушка, который и нотную грамоту, как мне кажется, знал лучше, и понимал, в каких местах надо было усилить звучание одних голосов и где более мощно должны были вступать голоса солистов. Я видел, что ко всем советам дедушки хористы прислушивались с большим пиететом.
Насколько я знаю, он никогда не учился в университете, но откуда-то он помнил немало песен из студенческого репертуара. Однажды он спел мне от начала до конца на латыни знаменитый гимн средневековых школяров «Гаудеамус игитур», известный с XII в. Помню, как он не раз распевал песню на слова Н. М. Языкова «Из страны, страны далекой», любимой студентами в XIX в.:
Встречались в его репертуаре и развеселые песни химиков, такие как «Ты возьми, возьми квасцы, а потом ты в них насцы, потом выставь на мороз – и получишь купорос». Припев, начинавшийся словами «Химия, химия, вся зал… синяя…» был вообще хулиганским.
Дедушка часто доставал с полки или из нагрудного кармана пиджака небольшой камертон, ударял его легонечко о стол, раздавался звон, он подстраивался под него и что-то пел. Нередко в 6 утра, когда советское радио начинало передачи песней «Широка страна моя родная», дедушка вместо пафосных слов агитационной песни достаточно громко напевал: «Ничего в стране у нас не стало…». Бабушка тогда говорила ему: «Ну погоди, Александр Васильевич, допоёшься. Вот посадят тебя, тогда узнаешь, где чего не стало!»