Очерк современной европейской философии

Я могу ввести другие понятия, но при этом я не утверждаю, например, эмпирического существования коллективного бессознательного (хотя некоторые утверждают); я указываю на тонкий характер описания понятий. Приведу ассоциацию (не знаю, поможет ли она, потому что она сама по себе сложная и предполагает некоторое знание теории относительности): скажем, в теории относительности частица летит по так называемой мировой линии. Дело в том, что мировых линий не существует, полет частицы по мировой линии не есть реальный полет по какой‑либо реальной линии. Мировая линия есть элемент диаграммы, в которой мы описываем или вычерчиваем некоторую линию, которая синтетически дает одновременно представление и о времени, и о пространстве движения, а не о том и другом отдельно. Я могу нарисовать так линию движения автомобиля, если я, кроме пространственных перемещений автомобиля, задам еще и скорость его движения в некоторой единой диаграмме. При этом я знаю, что эта линия не есть образ реальной линии движения автомобиля, а есть особая линия, в которой учтены одновременно несколько характеристик; она нарисована, но она не утверждает, что имеется реальное движение материального тела, частицы, по некоторой реальной линии, которая называлась бы мировой линией. Это диаграмма, карта, мир описаний. Так вот, некоторые понятия, называемые архетипами, или коллективным бессознательным, или глубинами, связывают всех людей не через их голову, а через, простите меня за такой прозаизм, их низ. Представьте себе, что мы стоим ногами на земле, и вот, скажем, я вижу передо мной лица, и я как бы связан с ними зрением, но я, может быть, связан с ними и через проросшие в землю под моими ногами корни.

Когда я сталкиваюсь с такими проявлениями сознательной жизни, которые не поддаются описанию в ясных терминах, то тогда я должен вводить какие‑то другие термины. Когда я их ввожу, они не всегда имеют буквальный эмпирический смысл; они есть элементы способа описания или составления диаграммы, которая делала бы мне понятными эмпирические явления. Скажем, эмпирические явления, описываемые психоанализом, непонятны в традиционных понятиях, нужна другая диаграмма, карта для того, чтобы придать смысл и понимание наблюдаемым эмпирическим явлениям; когда мы придаем смысл и понимание наблюдаемым эмпирическим явлениям, появляются термины, которые не имеют наблюдаемого и эмпирического смысла и которые нельзя понимать натурально, так же как утверждение о мировой линии нельзя понимать как утверждение о том, что действительная частица действительно летит по мировой линии, – это тоже символический аппарат. Аппарат психоанализа, так же как аппарат теории относительности, носит символический характер.

Вернемся к тому, о чем я говорил. Так вот, появилась идея и указание на какие‑то прорастания людей друг в друга и в другие времена, и идея этого прорастания появилась через анализ переживания как некоторого самостоятельного объекта: переживания, которое самодостаточно, которое здесь и теперь, в котором происходит интерпретация, где нельзя отделить объект от него же самого в качестве переживаемого. Это очень похоже на современное искусство. Матисс говорит: «Я не могу отделить предметы от того способа, каким я их вижу и переживаю. Мои картины не предметы, а объяснение моего способа их переживания. И отделить его от предметов я не могу». А мы уже в психоанализе знаем, что, например, биографический факт неотделим от переживания, то есть от того, как он был осмыслен. Важно не случившееся, а то, как живет случившееся вместе с языком, в котором [оно] наблюдалось и осмыслялось самим субъектом. Тем самым о фактах мы говорим в двух смыслах: факт, как он виден внешнему, или абсолютному, наблюдению, в котором объект и субъект разделены (я вижу: мальчик есть мальчик, девочка есть девочка), и факт вместе и неотделимо от языка, который дает ему существование в реальной сознательной психической жизни ребенка (лишь постфактум для него потом мальчик и девочка действительно будут различны, после того, как он над этим поработает).

От этих фактов, от переживаний, мы все‑таки пришли к другим длительностям, к другим, более крупным единицам анализа. Скажем, у Фурье – нужно четыреста пятьдесят индивидов, чтобы составилась единица‑душа. Мы знаем, что «Я» может быть вовсе не нашим качеством, не реальной персоной, а вещью, закрепляющей какие‑то наши комплексы. И мы тем самым (с этими понятиями, словами, ходами мысли) приходим к параллельно существовавшему направлению мысли, которое существенным образом повлияло на всю философскую культуру XX века и которое я мог бы излагать гораздо раньше, еще до экзистенциализма и феноменологии, но счел необходимым излагать после Фрейда, а именно так называемую философию жизни и выросшую из философии жизни философию культуры, или герменевтику.