Очерк современной европейской философии

Так вот, первый шаг косвенный (он здесь не самый главный) — выделение дифференциала и выделение элементов, где вопреки нашей привычке мы выделяем вдруг в качестве значащего монему «ит». Мы сделали это, как я сказал, вопреки нашей привычке. А в чем состоит наша привычка? В том, чтобы связывать слова с вещами. Вещи как бы имеют свойства быть обозначенными определенными словами. Назовем это условно языковым фетишизмом (хотя это еще и не совсем так), состоящим в том, что слово нами скрепляется с предметом и выступает в качестве его имманентного свойства, так что мы забываем о конвенциональном характере языка, о том, что слова вовсе, в общем, не вытекают из при роды вещей, а являются нашей договоренностью называть эти вещи этими словами. Силу такого фетишизма, который скрепляется со всеми нашими мысленными привычками, очень трудно блокировать. Классическому языкознанию не вполне это удавалось, хотя понимание того, что природа языка конвенциональна, — это очень древнее понимание (хотя тоже оспариваемое по другим совершенно содержательным причинам, которые нам сейчас не интересны).

Итак, первый шаг состоял в том, чтобы увидеть, что имеет значение не звук отдельно, а этот же звук в массовом виде, во многих экземплярах, и в этих многих экземплярах имеет значение не он сам по себе, а differentia

или оппозиция между по меньшей мере двумя его вариантами. [Имеет значение] дифференциал. Значит, мы четко отделяем слова от вещей, избавляемся от замкнутости слова на вещь, от нашей мысленной привычки оперировать словами как вещами, как если бы столу, например, было свойственно называться столом. Нет такого свойства у стола; оно живет, следовательно, в языке, а не в вещах, например, в дифференциале; указание на дифференциал помогает нам не быть заколдованными связкой звука с вещью. А такое колдовство заложено в нашей культуре и в нашей психологии, и монемное разбиение тоже помогает нам выбраться из‑под этого колдовства.

Значит, имеет значение дифференциал, происходящие [неявные] процессы. А если есть дифференциалы, сразу же возникает еще другая идея. В свое время де Соссюр эту идею сформулировал в конкретном эмпирическом виде — в виде идеи четвертой пропорциональной; он показывал, что некоторые явления порождаются в языке не потому, что человек этого хотел или человек <…> без них, а потому, что в языке работают силы, совершенно независимые от психологии, они работают в каком‑то смысле по закону аналогии, но аналогии не как сознательно контролируемого сопоставления, а в качестве силы самого языка. И в этом смысле аналогии языка есть процесс в языке, а не риторический прием, применяемый человеком. Например, réaction — réactionnaire — существует такое образование в языке. Оно образовалось не будем прослеживать как. А есть еще элемент répression.

Совершенно независимо от того, что сочинялось как сознательная аналогия, как риторический прием, неологизм, выдумываемый искусственно, Х в паре преобразования répression — X

будет заполнен самостоятельной, действующей независимо от намерений выражения силой. А именно, если мы имели réaction — réactionnaire, то получим répression — répressionnaire;

воз никнет слово répressionnaire (X=répressionnaire)[119]. Есть очень много сложностей в теории дифференциала, особенно когда она стала почти что стопроцентным формализованным учением, дисциплиной в лингвистике, называемой фонологией. Здесь столько всяких технических — интересных, правда — трудностей, что я в них вдаваться не буду; мне важно другое, а именно смысл всего этого дела.

Итак, выделяются дифференциалы, тем самым, во‑первых, выделяются некие скрытые процессы, во‑вторых, разрушается сцепление между языком (или словом) и вещью. И третье: собственно здесь и появляется само понятие структуры по той простой причине, что возникает идея, что, имея дело с процессами, мы имеем дело с некоторым полем, или пространством, условно скажем так, полем преобразований, трансформаций одних элементов в другие так, что нечто сохраняется в качестве инвариантного. Это нечто, что сохраняется при преобразованиях, и называется структурой. Поэтому позже, уже на самой вершине развития, что ли, расцвета структурализма, у Леви‑Стросса появляется идея анализа мифа по аналогии с тем, как в математике и физике применяется понятие (или идея) групп преобразований (или групп симметрии).