Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

Организатором и директором этой Школы стал Казимир Стабровский, окончивший в 1894 году петербургскую Академию художеств. В 1901 году он обратился в Совет Академии с предложением организовать в Варшаве художественную школу и получил «Свидетельство на право преподавания рисования в средних учебных заведениях».

Школа была новой во многих отношениях. Студенты проходили через студии всех педагогов, занимаясь поочередно всеми видами чистого и прикладного искусства от живописи, скульптуры до проектов декораций, перспективного чертежа, оформления книг и керамики. Много времени уделялось пейзажу, каждое лето устраивались пленэры с выездом на длительное время в какую-нибудь живописную местность.

В Школе Чюрлёнис сближается с семьей своего товарища, Бронислава Вольмана, младшая сестра которого, Халина, становится одной из его учениц музыки, а мать, Бронислава Вольман, – покровительницей его творчества. Иногда она покупала и некоторые его работы. В 1903–1907 годах Чюрлёнис написал симфоническую поэму «Море» и посвятил ее Брониславе Вольман.

Летом 1905 года семья Вольман пригласила его поехать с ними на Кавказ: «Представь себе – я видел Кавказ… Я видел горы, – тучи ласкали их», – писал он брату[252].

А на следующий год они же снабдили его средствами на поездку со Школой по культурным центрам Средней Европы.

1 сентября 1906 года Чюрлёнис пишет Брониславе Вольман из Праги: «Небо окутано зеленоватым туманом, словно заткано серебряной паутиной. Кое-где звезда, будто заблудившаяся, попавшая в сети мушка трепещет золотыми крылышками, а в самом центре – луна-паук смотрит значительным, мигающим большим глазом. И все происходит в какой-то священной тишине…

Луна закатилась, и ярко засверкали звезды, чудеснейшая часть небосвода: Орион, Плеяды, Сириус, эта „Калифорния“ по Фламмариону. Вспомнил я обратный путь после той нашей прогулки; тогда небо тоже было таким, но это, пожалуй, еще прекраснее. В подобные мгновения хорошо забыть, откуда ты и куда идешь, как тебя зовут, и смотреть на всё глазами ребенка…

Наверное, лишь путешествие приблизительно дает такую жизнь…»[253].

Камиль Фламмарион, упоминаемый Чюрлёнисом, – французский ученый-астроном. Его научно-популярные книги, основанный им журнал «Астрономия» были созвучны интересу Чюрлёниса к красоте звездного неба, к завораживающей бесконечности космоса, который он населял своими видениями.

Возвратившись из этой поездки, он принимается за живописный цикл «Знаки зодиака». Константин Паустовский в своем очерке «Ветер скорости (Из путевого дневника)», писал: «Пожалуй, никто из художников не передавал с таким мастерством ночь и звездное небо, как это сделал Чюрлёнис в серии своих картин „Знаки зодиака“»[254].

Зодиак, по древним легендам, – это цепь созвездий, вдоль которых пролегает путь солнца, луны, планет. Их двенадцать – как месяцев, как двенадцать темперных листов Чюрлёниса…

«Красочные сочетания, красочные гаммы в его произведениях были исключительно красивы и пленительны, – пишет Остроумова-Лебедева. – Из ранних его работ мне очень нравились картины „Кладбище“, из более зрелых – „Солнечная соната“, „Рай“, „Rex“, „Морская соната“, „Фуга“, из цикла „Зодиака“ – „Стрелец“ и многие другие…»[255]

.

«Краски его были нежны и гармоничны и звучали, как прекрасная, тихая музыка. Фантазия его была бесконечна. Я очень увлекалась его вещами. Мне они казались музыкой, прикрепленной красками и лаками к холсту. Их сила и красочная гармония покоряли зрителя…

Чурлянис, будучи живописцем, одновременно был и хорошим музыкантом. И его вторая профессия ярко чувствовалась в его живописных вещах. Темы его картин часто также показывали его увлечение и интерес к астрономии. Он изображал огромные мировые пространства, где звезды водят хороводы, а на земле текут широкие реки, где безграничные пространства морей отражают грандиозное небо»[256].

«Жизнь его, – по видению Вячеслава Иванова, – запуталась в волокна хвоста какой-то апокалиптической кометы, его увлекшей и восхитившей от земли. Он неустанно пронзал эти волокна остриями своих пирамид, своих столпообразных утесов. Острия и пики терялись в облаках и вновь прорезали их. Так бежал этот дух от земли к Богу». Иванов считал, что творчество Чюрлёниса граничит с ясновидением. Это «хаос, где музыкальная стихия искала воплощения в текучие формы и красочные соответствия. Любопытнее и убедительнее, – продолжает Вячеслав Иванов, – этот духовидец тогда, когда он ставит себе задачу уже иррациональную для живописи: когда он непосредственно отдается своему дару двойного зрения»[257].