Очерки общественной жизни

Автор брошюры, которая у меня под руками, при несомненно честных намерениях, очевидно, стоит на точке зрения сказки о белом бычке, рассчитывая на дей­ствие своей проповеди и воззвания к совести. В новой своей брошюре он повторяет прежние свои положения об историческом призвании русского помещика и снова взывает к ним, рекомендуя возвратиться в осиротелые усадьбы, не увлекаться суетой света и честолюбия… Как бы в доказательство, что вся эта «мишура» ничего не стоит, автор обязательно знакомит нас со своей биографией. «Родился я, — пишет автор несколько странным языком, — в семье честной, дворянской, предки при свя­том Невском из варяг пришли, испоместило их вече Нов­городское, в бояре ставили цари московские, пожог их вотчины царь Грозный, Великий Петр в Венецию учить послал; мудрецов в роду не запомнили, а служили верой и правдою в знатных чинах царю православному.

По примеру дедов и прадедов, вероятно, и я бы слу­жить пошел. Добрым молодцем сиял бы, доспехами рат­ными, и закончил бы жизнь безмятежную сановником знатным, звездами украшенным, некрологом чувствитель­ным увенчанным. Да на роду так видно не было напи­сано. Порешили родимый мой батюшка с родимой моей матушкой, прогресса ради, в университет отдать».

Затем автор продолжает — уже обыкновенным лите­ратурным языком, — каким благотворным образом по­влиял на него университет. Сперва он попробовал жить, как живут другие, но не долго для почтенного автора продолжалось безмятежное порхание по театрам, при­дворным балам и дипломатическим раутам. «Эта жизнь была слишком несогласна с моим идеалом, и вот, совесть заговорила настойчиво, повелительно, при таких обстоя­тельствах, при которых людям с другими идеалами, она расточала бы, вероятно, свои сладчайшие улыбки». Почтенный автор оглянулся вокруг себя и увидел ужас­ную картину. Вот как описывает он:

«Помещики наши кутили, кутили, кутили и прожи­вались, проживались, проживались; полиция предупреж­дала, предупреждала, предупреждала; интеллигенция писала, писала, писала и говорила, говорила, говорила, а бедная молодежь в погоне за жар-птицею всё гибла, гибла и гибла».

И автор уехал в деревню, рассчитывая, что крестья­нин нуждается в друге, что ему нужен друг осмотритель­ный: «нужно, чтобы этот друг имел достаточно мате­риальных средств, чтобы помочь школе, завести библио­теку, основать для крестьян воспитательное заведение, учебную ферму или ремесленную школу; нужен друг, достаточно влиятельный в данной местности для того, чтобы защитить крестьянина от эксплоатации кулака, ка­батчика или сельского писаря, защитить его интересы в земском собрании, снабдить данную местность, сооб­разно с условиями, новыми кустарными промыслами или промышленными ассоциациями. Кто же соединяет в себе эти свойства? Мне кажется, что тут не может быть и минутного колебания, — конечно, помещик. Дело только за доброю волею».

И почтенный автор, принявший такое решение, как видно, надеется, что призыв его заставит и других круп­ных землевладельцев последовать его примеру и делать крохотное дело, которое, в мечтах автора, является чуть ли не альфой и омегой для поднятия благосостояния крестьян.

Нечего и говорить, что почтенные намерения автора останутся теми намерениями, которыми вымощен ад. Филантропическая его деятельность, заслуживающая, в частности, известного уважения к личным качествам автора, само собой, будет ничтожна, если принимать ее как серьезное средство к поднятию благосостояния, а горячее слово, обращенное к его собратам, останется, ко­нечно, гласом вопиющего в пустыне.

И винить ли за это тех людей, условия жизни кото­рых роковым образом ставят в невозможность последо­вать совету их собрата? Конечно, всякие «ламентации» по этому поводу бесполезны, а самые советы, подобные советам нашего автора, при всем их доброжелательстве, являются — комичными…

«Parole, parole, parole![2] — скажет в ответ собрат, презрительно перелистывая его брошюрку. — Зачем я по­ступлюсь своими преимуществами и вместо того, чтоб окончить «жизнь» безмятежную сановником знатным, «звездами украшенным», поеду в глушь, в Саратов, и стану возиться с ремесленными школами, о которых, кстати сказать, имею смутное понятие».

И он, конечно, будет тысячу раз прав, этот собрат, не отвечающий на честный, хотя и наивный призыв, — прав потому, что перерождения не совершаются по воле судеб и «в одну телегу не можно впречь коня и трепет­ную лань». Не такие златоусты, как почтенный наш ав­тор, призывали, а жизнь показывает, что проповедь часто остается мертва, когда не подкрепляется соответ­ствующими переменами отношений, обуславливаемыми, в свою очередь, известными порядками…

Я потому так распространился на эту тему, что в по­следнее время ужасно много расплодилось проповедни­ков, искренних, но еще более лицемерных, которые, повторяя обычные фразы о недостатке людей, об испор­ченности общества и народа, видят спасение в сантимен­тальной проповеди, вместо того чтобы видеть спасение в условиях жизни, регулирующих то или другое ее на­правление.