Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Танцующая девушка

How can we know the dancer from the dance?

W.B. YeatsТрещит цивилизации уклад,Куда ни глянешь – трещины и щели;Меж строчек новостей клубится ад,И сами буквы будто озверели.А ты танцуешь, убегая в сад,Под музыку невидимой свирели.Дракон, чтоб укусить себя за хвост,Взметает пыль нелепыми прыжками;

Герои выбегают на помост,Кривляются и дрыгают ногами.А ты, как этот купол, полный звезд,Кружишься – и колеблешься, как пламя.Я помню ночь… Не ты ль меня во тьмуВела плясать на берег, в полнолунье?Не ты ль меня, к восторгу моему,Безумила, жестокая плясунья?Твоих даров тяжелую сумуСнесет ли память, старая горбунья?О скорбь моя таинственная! СтольБеспечная и ветреная с виду!

Какую затанцовываешь боль?Какую ты беду или обидуТуками хочешь развести? Позволь,К тебе на помощь я уже не выйду.Ты и сама управишься. Пляши,Как пляшет семечко ольхи в полете!Я буду лишь смотреть, как хорошиДвиженья бедер в быстром развороте.Что зренье? – Осязание души.А осязанье – это зренье плоти,Подслеповатой к старости. Пока

Ты пляшешь, – как плясала без покроваПеред очами дряхлого царькаДщерь Иудеи, – я утешен снова:Ведь танец твой, по мненью Дурака,С лихвою стоит головы Святого.

Во время войны, на исходе одной из бомбардировочных ночей – «в колеблющийся час перед рассветом» – поэт встречает на пустой улице Лондона призрак «кого-то из великих», кого он «знал, забыл и полупомнил». Он окликает видение и вступает с ним в разговор. Возникает ситуация Данте и Вергилия. В ответ на вопрос: «Что я забыл, чего не понял?» – призрак утешает больную совесть живущего и наставляет его на пороге неизбежной старости. Имя Йейтса не названо, но узнается безошибочно:

И вот какими в старости дарамиВенчается наш ежедневный труд.Во-первых, холод вянущего чувства,Разочарованность и беспросветность,Оскомина от мнимого плодаПред отпадением души от тела.

Затем бессильное негодованьеПри виде человеческих пороковИ безнадежная ненужность смеха.(Перевод А Сергеева)

Дилан Томас, поэт следующего поколения, умерший молодым, в обращении к умирающему отцу («Do Not Go Gently into that Good Night», 1951) переводит императив Йейтса во второе лицо:

Не уходи покорно в мрак ночной,Пусть ярой будет старость под закат;Гневись, гневись, что гаснет свет земной.

И когда наш современный поэт Дерек Уолкотт заканчивает свое стихотворение «Поправка к завещанию» словами: «Равнодушье и ярость – не все ли равно?»[162], он, по видимости споря с Йейтсом, по сути развивает тот же мотив. Тут можно вспомнить афоризм М. Пруста: «Сильная мысль сообщает часть своей силы тому, кто ее опровергает».

VI

Второе и третье стихотворения цикла «Моя крепость» и «Мой стол» фиксируют место действия. Они приводят нас в Тур Баллили, норманнскую башню неподалеку от имения друга и покровительницы Йейтса леди Грегори. Эту внушительную, хотя и обветшавшую за века недвижимость поэт выкупил у графства, отремонтировал и сделал своей летней резиденцией («дачей»), а заодно – символом своего искусства.

Здесь теперь музей поэта. Пейзаж не изменился: те же заросли цветущего белого боярышника и желтого утесника на дороге, ведущей к башне, те же черные болотные курочки в запруженном ручье (на редкость изящные создания, в России я таких не видел), те же коровы в примыкающей к пруду низине.