Очищение молитвой

Все собравшиеся за столом, включая парней Гамишвили, как-то резко подобрались, во все глаза уставились на Фёдора. Как обухом по голове — иначе и не скажешь. Отец Паисий неодобрительно покачал головой — мол, что мы тут обсуждаем-то? С этого надо было начинать!

* * *

В пророчества Марии верили все. Включая и клир; а как тут не поверишь-то когда всё на глазах делается?! По сану и церковным канонам батюшки как бы должны пресекать всякие поползновения пророчествовать да кликушествовать — издревле принято считать, что всё это от лукавого; суть маловерие, безверие от которых, прости Господи, и до колдовства и волхвования рукой подать. Но то издревле! А теперь-то уж иные времена. Как осудить девчёнку, коли она на общее благо крест свой подняла. А то, что крест сей весьма тяжек, сомнений не было — после каждого «сеанса» принимала страшные страдания девка. Из дому неделями не выходила, да что там: не вставала даже. Вот как пил её жизненные силы этот дар, во зло или во благо проявленный Богом. Поперву, как Маша только появилась на Селе — а эта история всем известна — особого значения её словам никто и не придавал. И то: не до того людям было. Странная какая-то девка — нелюдимая, неразговорчивая. Спросишь что — то ли ответит, то ли — нет. Поди знай, что у неё на уме. Подойдёт, бывало, к мужику, дождавшись, когда он, попрощавшись с товарищами по бригаде, усталый поплетётся с площади домой. Подойдёт, и как отрубит: «Помрёшь скоро!». Мужик, допустим — (а чего допускать?! Так оно и было: случай известный.) — весь день лес валил в бригаде Михалыча, устал как чёрт, ноги не держат. А тут — такое. «Да и иди ты, юродивая!». «Пойду. А ты готовься — третьего дня тебя лесиной убьёт. Исповедайся. В доме дела доделай. Как помрёшь, кто матке поможет? И бабе, с которой ты в бляду живёшь, отлуп дай заранее — ей жить ещё, а тебе нет.» «Да пошла ты, курва чёртова!» — исторгнет проклятие лесоруб, а всё ж, домой поплетётся со спудом на сердце. Глядь, а так и вышло, как девка сказала — третьего дня, точь в точь, замешкается, а ствол сосновый ему аккурат по голове…

Много всего предрекла Наша Маша, и всё в точности исполнялось. Вот только соль вся в том, что «видела» она эпизодами, но каждый из них для общины был крайне важным, существенным. Сказать, что Маша предрекала всё, что случиться — солгать значит. Нет; дар её работал иначе. Но критические проблемы и трагедии, сопутствовашие новой жизни Села Кушалино, практически все были обрисованы Марией заранее. Беда в том, что даже узнав, изменить многое было уже нельзя… Что касается непростых взаимоотношений отца Паисия и Марии и их эволюции от неприязни до практического сотрудничества, то в них тоже есть своя тайна. Отец Паисий просыпался с ней и ложился — с тайной, конечно, а вы что подумали? Жгла она ему сердце, словно калёным прутом жгла. И жил с ней старец все эти годы, стараясь замолить, забыть — да как?! И винил себя, только себя, и мудрствовал наедине с собой долгие ночи, а покой так и не приходил к старику. Отчего так?

А вот от чего. В ту ночь заснул отец Паисий в храме. Умаялся. Шли первые месяцы. Страшно было, очень страшно. И вдруг — топот в храме среди ночи. Сам наказал двери на ночь не затворять, и вот, тревожный знак. Мигом скинув дремоту, старик перекрестился и вышел в неф из ризницы, где прикорнул. Увидев пастыря, в ноги ему, протиравшему слипшиеся от тревожного сна веки, бросилась старушка.

— Батюшко! Срам мне. Простите, родненький, что разбудила-то. Вон что случилось-то!

— Встаньте, встаньте. Пол холодный. Что произошло? — тревожно спросил отец Паисий, поднимая с колен бабку.

— Да что!!! У Машки-то этой ить припадок! Ить я соседка ейная. Дак вот. Её ж к Акимовне в дом поставили, так? А я ж в соседнем доме, что через дорогу живу. Дык спать легла. А та орёт! И воет аж — страсть Господня! Словно режут заживо, прости Господи! А мало что?! Вон, на дворе времена какие! И то — а ну как покойник явился? Что ж я, стоять и смотреть буду, как жрёт, окаянный, живых?! Я-то топор подхватила да на двор. Вижу, у Акимовны-то огонёк в окне затеплился. Ага, думаю, не покойник всё же. Небось, опять жиличка ейная, Машка энта, дурит.

— Так в чём дело-то? — удивлённо спросил батюшка, огорчённый тем, что поспать опять не удалось, и из за чего? — Вы, матушка, суть говорите.