Одаренная девочка и прочие неприятности

Пусть и неизвестно, как выглядели первые колонисты, но сложностей с мимикрией у них точно не возникало. Когда ты – рой полуавтономных клеток, способный менять форму и физические свойства по щелчку пальцев, сойти хоть за камень, хоть за примата – раз плюнуть. А вот с продолжением рода сразу пошла беда. Крайне интимный акт обретения потомка через укус другого организма сослужил плохую службу репутации вида, намертво закрепив за его представителями звание кровососов. Нет, вампир мог, конечно, зачем-то попытаться и кровь выпить в процессе, но разве только из любопытства, и встречено это было бы гробовым молчанием. Укус во все века служил лишь одной цели: впрыснуть некоторое количество себя самого, дабы превратить организм заражаемого в подобие вампирского, с дружными, разумными, нестареющими, но напрочь лишенными способности делиться клетками. В результате вампиры намертво привязывались к изначальной массе своего тела, даже если принимали другую форму. Как упоминал и сам патриарх, кусали кого-то они максимум раза два в жизни, причем второй всегда был фатальным: первичное количество клеток организма принималось вампиром-роем за идеальное, и при сильном его уменьшении рой, не способный поддерживать единство, просто распадался. В итоге впрыснешь при укусе слишком много – погибнешь сам. Слишком мало – погибнут отданные клетки, так и не справившись с задачей. Никакого наслаждения в процессе, сплошная миллиметровщина.

Кусавший вампир становился родительской особью, а то, что получалось, – ребенком. У молодняка пропадало все «наживное» – память, знания, – оставалось лишь визуально точно такое же тело с небольшими отметинами от укуса, индивидуальными для каждого вампира. Организм больше никогда не менялся внешне. Его приходилось несколько лет обучать простейшим вещам – как и человеческое дитя, – но и развиться он мог много дальше изначального уровня. Поскольку родитель нес полную ответственность за своего протеже, размножались вампиры скорее по необходимости и неохотно. Существовало множество теорий, обещавших сохранение основных личностных характеристик после укуса, но подтверждать их экспериментально никто не спешил, поскольку процесс в целом считался слишком интимным, чтобы ставить на нем опыты. И да, хоть вампиры и получались из людей, людьми по понятным причинам не были. При этом к отбору «биоматериала» подходили строго и в соответствии с конвенцией о размножении обязаны были получать согласие на превращение. Правда, в случае отказа человека пришлось бы убить, так что процент пошедших на попятный стремился к нулю. Что еще раз подтверждает: правильно составленный договор – залог успеха.

Вся эта катавасия приводила к полной путанице в формулировках и понятиях, ведь люди-то нежитью называли в прямом смысле живых мертвецов, то есть тех, чье тело умерло однажды. Вампиры признавать себя мертвецами в таком смысле отказывались. У сказов же с термином тоже все было не так просто, и под нежитью понималось скорее некоторое фатальное изменение изначальной сущности, к коему, кроме прямой смерти, могло привести еще много других сценариев. Считалось также, что после одного «сдвига по фазе» других быть не может. Помимо вампиров к нежити относились и русалки, и часть леших, и прорва других существ, и путь в не-жизнь у каждого был свой. Считать ли смертью полную замену клеток? А полную потерю памяти? А и то и другое сразу? А если внешность осталась прежней, как и масса? А если сохранились какие-то черты личности? А если они стали ярче? Подобные вопросы вампиры задавали особо выеживающимся философам и каждый раз получали противоречащие друг другу ответы. Что, конечно же, удручало.

Однако, хоть интерпретации и несли в себе некоторые неточности, в главном с человечеством не поспоришь: вампиры и вправду были нежитью, для размножения кусавшей людей в шею и абсолютно шаблонно делавшей это по ночам, ибо днем слишком велика вероятность, что свежеобретенный потомок выскочит на солнышко и сам себя угробит. Дьявол, как часто это бывает, скрывался в деталях. Первоочередной же проблемой Татьяны было то, что по факту она вот уже много лет с флегматичной неотвратимостью падающего в колодец ведра все больше и больше привязывалась к вполне себе реальной семейке инопланетян.

Вопреки ожиданиям, знания об их природе никакого обратного эффекта не оказывали. Глядя в болотный омут глаз патриарха, Татьяна все равно видела на дне чертей и, сколько ни пыталась, не могла убедить себя, что ее собеседник – это не симпатичный мужчина, а смесь лего с пчелиным ульем. Что у него неоткуда взяться гормонам и, как следствие, чувствам, а внешний вид обусловлен исключительно тем, как именно выглядел человек, которого укусил возжелавший размножиться вампир, ибо формацию клеток «по умолчанию» просто-напросто легче всего поддерживать. Даже повторяя все это, словно мантру, ночами Татьяна раз за разом грезила о мягких светлых волосах, дорогом одеколоне и оставленном у изголовья кровати зонте.