Одаренная девочка и прочие неприятности

Домовые продолжали вразнобой голосить, осторожно-обличительно тыкая цветными карандашами в картинку. Говорили все хором, старший, Пал Палыч, только кивал со скорбным лицом, и выделить в этом гомоне хоть крупицу разумного было непросто. Картинка складывалась невнятная: однажды в гаражном кооперативе, оккупированном домовятами, появилась какая-то «профессорская» машина. У машины имелся владелец – Кирилл. У Кирилла, к величайшему сожалению рассказчиков, жена. У жены – претензии к домовым. У домовых, как следствие, проблемы. И на проблемах, страданиях и невыразимых муках они хотели остановиться поподробнее, раз уж их в кои-то веки слушали. Основной посыл народной скорби состоял в том, что домовята и раньше были ничё так ребятами, а теперь вообще умницами-разумницами заделались, а в рот по-прежнему ни росинки не берут. Так где же справедливость? Сам Кирилл задавался несколько другим вопросом:

– Неужто она вас пытала?

Хотя в его представлении даже пытка не смогла бы встать между домовыми и алкоголем.

– Ежели бы. Чернобровка ж змеюка, каких поискать! Она с нами говорила. Прям словами, в голову! – скорбно поделился Пал Палыч.

– Э-э-э-э? – несколько опешил Кирилл. – Я вроде с вами тоже говорю…

– Но не так! Когда ты глаголешь, у нас наши мысли остаются. А когда она – наши на ее заменялись. Чернобровка, вон, Лохматыча вообще начисто пить отговорила. И всё! Не в его натуре теперь. Совсем-совсем не могет. Симптомы жуткие, аж дрожь берет: вроде как бы и душа зовет, просит, а поди ж ты, никак. Сознательность в народных массах пробуждена! И как нам теперь ее, эту сознательность, в обратку засунуть – не ведаем. Ох и тяжка доля народа-страдальца…

Вокруг завыло, поддакивая. Кирилл беспомощно посмотрел на Дмитрия:

– Есть идеи?

Тот пожал плечами:

– Может, телепатка какая? Хотя им постоянный зрительный контакт нужен, а дамочка наша вроде как умерла. Никогда с таким не сталкивался.

– Я тоже. Даже не слышал ни о чем подобном, что странно. Хотя… – Он повернулся к старшему домовому: – Пал Палыч, будьте другом, объясните: так померла Чернобровка или нет?

– Померла, вот те крест! – Крест, однако, получился сильно не сразу. – Лично видел, нас тама много собралося. Померла-померла, мертвее мертвой сделалася. И даже рассыпалася, если чё. Ну чисто для сомневающихся.

– Не серчай, Пал Палыч, но вопрос тогда сразу: если она померла и вы тому свидетель, чего ж вам бояться?

Домовой насупился, вытянул в сторону руку – и подсуетившиеся подчиненные быстро подали портрет Чернобровки. После чего старший принялся грозно им трясти перед лицом Кирилла:

– Ты просто не разумеешь! Живописуя, мы старалися красоту ее подчеркнуть, а посему не открылась тебе, слепцу, суть ее бесовская! Померла, мертвехонька – и шо? А ежели с того свету вернется?

Тут Кирилл совсем растерялся:

– Пал Палыч, прости меня, дурака, но неужто из мертвых восстать можно? Разве бывало подобное?

Старший домовой как-то сразу поник и, качая головой, постарался объяснить своему неразумному собеседнику, казалось бы, очевидное:

– Твоя правда – на моей памяти из мертвяков никто и никогда не возвращался. Но тут штука такая… – Он развернул к себе портрет и внимательно в него всмотрелся. – Ежели хоть один милипусечный шанс к тому есть, ежели кто и сможет его воспользовать – как пить дать то твоя жинка и будет. А нам потом перед ней отвечать? Нет уж, дудки. Натерпелися. Ищи других дураков.

Покуда Татьяна общалась с сестрами, Богдан Иванович в ударном темпе расправился с горящими делами, откинулся в кресле и наконец-то смог хорошенько задуматься. Весь.

Когда каждая твоя клетка достаточно автономна, чтобы подменять собой соседку вне зависимости от ее специализации, понятие «ушел в себя» переходит на качественно новый уровень, а память становится чертовски похожа на кинохронику. У вампиров вся полученная информация словно консервировалась, и было достаточно просто прислушаться к гомону внутри, чтобы промотать события назад. На некоторое время патриарх даже остановил симуляцию дыхания, подключив к мозговому штурму большую часть тела, кроме слоев, составлявших внешнюю оболочку. Сознание постепенно расширялось, и Богдан Иванович все глубже погружался в ретроспективу слышанных и виденных за несколько столетий моментов, ища хоть какую-то зацепку. От поиска упоминаний «вечной жизни» отказался почти сразу – такие фразочки мелькали только в связи с делами прайда. Позволил себе ненадолго остановиться на инициации Ганбаты и ринулся глубже в прошлое. Долгожительство? Богатырское здоровье? Бессмертие? Клетки обсуждали варианты между собой, обрабатывая, подбирая, отвергая, а он просто слушал самого себя. Нашлось немногое.