Одесситки

Подхватив помойное ведро с грязной водой, она медленно пошла по корпусу, еле переставляя ноги. За ней бежал один из проверяющих.

— Вы куда? Кто вам разрешил выходить?

Он вцепился рукой за ведро, грязная вода хлюпнула на его новенькие беленькие валенки, обмочив галифе.

— Да вы что? Это помои, я их в слив выливаю.

— Ладно, неси, ты думаешь, паскуда, самая умная?

Анна резко остановилась, позвала рыночных уборщиц: девочки, вы слышали? Какая я ему паскуда? Выливай помои сам, при свидетелях.

Анну трясло: думает, если я санитарка, так может меня оскорблять? Сукин сын, дулю ты поймаешь. Под конвоем, с пустым ведром, с нелёгким сердцем она думала о дочери. Только бы справилась её девочка, она совсем ещё маленькая для таких дел. Только бы не попалась, когда будет избавляться. Не успела ничего сказать ребёнку, всё так быстро получилось. Сегодня пронесло, слава Богу. Недостача, если и будет, то только по тухлятине, а её они вряд ли будут перевешивать, уж больно чистоплюи разодетые. Всё отряхиваются. А я таскать на весы тухлятину не стану, пусть и не надеются.

— Фёдор Павлович, этот товарищ меня догнал, когда я помои в слив выносила, и при всех стал оскорблять...

— Анна Павловна, что вы говорите?

— А то и говорю, что если я и работаю санитаркой, то никто не дал ему права меня оскорблять.

— Анна Павловна, может, вам показалось, послышалось.

— Половине корпуса послышалось и показалось. Он сказал: «Ты думаешь, паскуда, самая умная?» А я всего только выполняла ваше распоряжение, вынесла помои. — Анна Павловна бросила ведро с тряпкой, махнула рукой, предупредив: — Я пошла на куриную.

Фёдор Павлович, театрально заломив руки:

— Разве можно, товарищи, оскорблять сотрудников? Анна Павловна кристально честный человек, такая труженица. Наша станция благодаря ей всё время держит переходящее красное знамя в социалистическом соревновании. Как же вы так, товарищи? Нехорошо. Обидели человека, сейчас весь рынок будет знать. Это же рынок. Такого позора ещё никогда не было, вы ведь член партии, я думаю. Что же вы позорите нашу партию?

Проверяющие молча, не поднимая глаз, перевешивали свежие анализы кусочков мяса, потом спустились в подвал. Там проштрафившийся проверяющий перевешивал вонючую тухлятину, полностью испачкавшись в ней.

Я неслась по Торговой улице на крейсерской скорости, как любил сравнивать дедушка мою походочку. Ни встречного ветра, ни тяжести портфеля не замечала, даже про то, что очень хотелось в туалет, забыла. Затормозила только возле Украинского театра. Якобы читая афиши, решила посмотреть по сторонам и немного отдышаться. Никто за мной не гнался. Неужели полный портфель мяса выбросить придётся? Мать предупредила, домой нельзя, к Фёдору Павловичу тоже. К чужим тем более опасно. Куда ж его девать? Может, дядьке в милицию отнести? Нет! Туда нельзя, лучше к его новой жене, она ждёт ребёночка. Лёнькина первая жена проклинает её последними словами и желает ей не разродиться. Отдам ей, она сейчас в магазине торгует парфюмерией. Я опять понеслась, уже потише, боясь поскользнуться и уронить портфель. Тяжеленный, зараза!

За прилавком Жанночки не оказалось. В зале, орудуя шваброй, из знакомых была только тётя Дора. Здоровенная тётка с идиотскими круглыми очками, в которые были вставлены толстенные стёкла, из-за которых её глаза превращались в крошечные точки и ужасно её портили. Я поставила портфель около прилавка, растирая закоченевшие пальцы, которые не разгибались. Уборщица направилась ко мне.

— Сколько ж уроков вам задают, шо портфель такой неподъемный?

В первый раз тетю Дору я увидела ещё перед первым классом. Это было летом, мать привела меня в Жанкин магазин, и там, в подвале, мне подбирали школьную форму, чёрный передник, туфельки, носочки. Только белого фартука не было, и мама купила отрез белого крепдешина и кружево. Мамина подружка с Ольгиевского спуска сшила мне белый передник и три широких банта. Вот тогда я и увидела эту Дорочку и хмыкнула: «Ничего себе Дорочка!» За что мать тут же отвесила мне подзатыльник. А потом уже, когда возвращались домой, счастливые, обвешенные покупками, мама рассказала про тётю Дору. Как во время войны немцы хотели убить тётю Дору и её новорожденного мальчика, но свекровь прятала ее в печке много лет, всю оккупацию. Тётя Дора с ребёночком солнышка не видела, поэтому ослепла и мальчик серьёзно болел. И нельзя смеяться над несчастьями других людей.

— А Жанночки нет сегодня, она на больничном. Тебе что-то нужно? — участливо спросила тётя Дора.

— Тётя Дора, — прошептала я, — в портфеле мясо, возьмите себе и своему мальчику, только чтоб никто не знал.

Я пулей вылетела из магазина. Дорка ничего не успела понять, она вышла из магазина, меня нигде не было видно, я уже перебежала через дорогу.

 «Зачем она принесла этот портфель, батюшки, мясо». Дорка быстро подхватила его и отнесла к себе в подсобку.