Одесситки

Вечером за чаем он рассказывал женщине, что скоро, очень скоро, весь её край преобразится. Сюда будут проложены железная дорога и автомобильные дороги, здесь будут построены города, и всё это благодаря вот этим бумажкам, которые она нашла. Расстраивался только Дмитрий Николаевич, что нет у него никакой связи с внешним миром. А бедная Паня радовалась, что до лета он будет с ней. Но этому не суждено было случиться. 5-го декабря за околицей послышался рокот трактора, да не одного, а следом ехала большая грузовая машина, с агитаторами и продуктами. Выборы, все на выборы! В их медвежий угол тоже приехали. Дмитрий Николаевич радовался, засуетился, засобирался и в тот же день, стеснительно чмокнув и щёчку свою спасительницу, уехал вместе с агитаторами, не оставив даже адреса зарёванной Паньке. Старухи успокаивали девушку, как могли, шушукаясь между собой, видать, обрюхатил и покатил, как ни в чём не бывало. Но хоть дитя останется и на том спасибо. Но Паня не забеременела, о чём очень жалела. Она собрала по всем избам какие где были книжки, в основном это были школьные учебники, и стала длинными вечерами, открыв топку в печке, читать. Да так пристрастилась, что решила летом обязательно уехать в район и там работать и доучиться в школе, а там как Бог даст.

А мечта у неё была одна, вот выучится и будет она большой учёной, как Любовь Орлова в фильме, который она видела в райцентре ещё до войны. Приедет в Москву и там, в Кремле, ей будут вручать награды и Дмитрий Николаевич очень пожалеет и влюбится в неё сильно-пресильно. Она, конечно, его простит. На большее у неё не хватало фантазии, и она засыпала. Но в район она так и не поехала, потому что летом понаехало в их края видимо-невидимо народу: сначала комиссии, потом строители, а потом и сам Дмитрий Николаевич. Больше Паня с ним не расставалась, жили они и в Ленинграде, и в Москве, но из-за больных лёгких пришлось переехать в Одессу. Здесь он месяцами лечился в санаториях, преподавал в университете, а Паня ухаживала за мужем, как только могла.

В нашем дворе она слыла угрюмой кацапкой, ни с кем из дворовых не дружила, кроме моей бабушки. Бабушка, отправив меня в школу, Алку в институт, на пару с тетей Пашей отправлялись на охоту, как в шутку называла бабушка их путешествия. Трамваем добирались до Лузановки, а оттуда пешком вдоль берега моря, минуя Крыжановку, в Лески, и там где-то в районе обсерватории собирали нужные для всех травки. Возвращались они только к вечеру, уставшие, но довольные, расхваливая места, где им удалось побывать, кого встретить. Травки теперь перебирала и высушивала новая бабушкина подруга. Муж ее месяцами отсутствовал, то в командировках, то в больницах, а когда появлялся, дома в шутку говорил жене: «Сдаюсь, весь в твоём распоряжении, спасай, делай со мной, что хочешь, только чтобы к 20-му числу я мог уехать на доклад комиссии в Москву». И тётя Паша принималась лечить мужа, жалея, что в Одессе нет сибирской баньки, в которой она бы его пропарила, как следует, и вышла бы из него эта клятая хворь.

Ещё тётя Паша имела опасную, по мнению моей бабушки, привычку оставлять свою комнату незакрытой. Прозвище на Коганке она, конечно, тоже получила, но простенькое: «Как? Как?» Поскольку никогда не давала собеседнику договорить и всё время переспрашивала. Уже и козе ясно, о чём речь, но до её мозгов никак не доходило. Только у моей бабки хватало терпения объяснять этой кишкомотине, что это значит по-нормальному. А уж дворовые сплетницы, так те вообще никак не могли успокоиться насчёт этой странной супружеской пары. Вечерами, когда Пашкин муж возвращался из командировки, они под их окнами пели «Интернационал»: «Вставай, проклятьем заклеймённый». Зато, когда профессор получил такую шикарную квартиру, все как одна заткнулись. Только бабушка моя расстроилась, что некому ей передать такое нужное для людей дело, и принялась нас с сестрой по новой пилить.

Тётя Паша бабушку и меня пригласила как-то в гости к себе на улицу Щепкина, показать, в какой красоте теперь она живёт. Это было на Октябрьские праздники, мужа её дома не было. Она очень хотела похвастаться и квартирой, и какой она стала хозяйкой. Больше всего я позавидовала балкону, ванной комнате и туалету, а бабушка — газовой плите и паровому отоплению. Когда мы возвращались домой, бабка читала мне нотации, что всего в жизни нужно добиваться самой. Редко так бывает, что всё свалится с небес само по себе, нужно трудиться и трудиться, учиться и учиться. Уставшая, я плелась за бабкой и передразнивала её манеру вечных наставлений.