Одесситки

Надоело дома сидеть. Выдумали какой-то карантин, целых двадцать один день. Во дворе со мной не разрешают играть, хотя к маме на станцию я уже хожу. Уроки дома делаю. Стала сама косы плести, лучше бы их не было вообще. У других девочек стрижки, так здорово. А здесь эти косы. Жирный Вахтанг Хантадзе больно дергает за них. Исподтишка, когда знает, что сдачи не получит. Его мамочка до сих пор из школы забирает. Вся такая модная, как из журнала. Воображает, шутка ли, жена замначальника порта. В нашем классе три толстяка: первый — здоровенный Вахтангчик, второй — Яшка Беренштейн, у него смешная голова, назад вытянута, и Нолик Лернер. За этими двумя мамаши тоже до сих пор в школу приходят. Стоят, сплетничают, все новости школы знают. Уже все дети разойдутся по домам, а они всё судачат. Три толстяка наминают кто яблоко, кто гронку винограда или грушу, как будто до дома не дойдут, от голода подохнут.

Пианино купили через неделю. Мама в очередной раз влезла в долги. Со слов бабушки — по самое горло. Чёрное маленькое пианино было кабинетным, 1864 года выпуска. На крышке красовались четыре золотые медали с различных выставок. Ещё его украшала пара бронзовых подсвечников. Четверо парней его еле дотащили, а потом мы с сестрой натёрли его раздавленной сердцевиной грецких орехов. Оно засверкало. Вызванный на дом настройщик восторгался инструментом и наполовину отказался от денег за работу. Когда уходил, взял меня за обе руки, посмотрел на них, пожал и пожелал успехов. После его посещения уже никто не жалел, что купили старый инструмент, а не новый. И повторяли всем соседям слова настройщика: «Даже не сравнивайте с этими дровами. Если надумаете с ним расстаться, я у вас его возьму и дам в два раза дороже». Минимум полдвора пришло к нам посмотреть на пианино, Шевчучка никого к себе в комнату не пускала, оно у неё было всё заложено коробками, разным хламом, поэтому его никто не видел. А у нас оно заняло самое почётное место и засверкало во всей красе, как в музее. А когда на нём заиграл настройщик, у меня сердце остановилось.

Когда я «играла» у себя на коленках, у меня всё быстро получалось, а на настоящих клавишах из желтой слоновой кости не очень. Пальцы цеплялись за них, звуки от моей игры быстро всем надоели. Учительницу по музыке мне нашли недалеко от школы. Но первого сентября я так и не поступила в музыкальную школу. Меня не взяли, мест не было, да и переростком меня назвали. Пришлось ходить к учительнице по музыке на дом ещё целый год и каждый раз приносить с собой деньги за урок. Распорядок дня был очень напряженным: после школы — музыка, после музыки — мясо-контрольная, и только потом домой. Два часа, как минимум, нужно проиграть на фоно и только потом садиться за уроки, которые я уже делала почти лёжа, усыпая прямо за столом. Сестра пыталась меня подбодрить: «Тяжело в учении — легко в бою», сама помогала мне: то задачку решит, то нарисует домашнее задание. После первого часа игры на пианино у меня начинало печь правое плечо. Я пыталась разминаться, делать разные упражнения, но как только я начинала играть, подлое плечо нестерпимо жгло.

Скорее бы лето, а там море, пляж. Алка очень любит море, каждый день с подружкой Майкой ездят в Лузановку. Когда я была маленькой, бабушка давала мне деньги, а эти здоровые дуры у меня под разными предлогами «выпонтят» — заберут их, а потом в сквозном туалете разбегутся в разные стороны. Я побегу то за одной, то за другой, в результате зареванная возвращалась домой к бабке. Та как могла меня успокаивала, рассказывая разные истории.

В понедельник у мамы был выходной, в этот день она подольше спала, я всё время заходила в комнату проверить. Может, она уже проснулась? Она ведь обещала повезти нас на море. Она одна соглашалась брать всю малышню. Другие мамаши этого никогда не делали, даже те, которые нигде не работали. Какое это было счастье! Бабушка нас собирала в дорогу. В одну авоську засовывали солдатское одеяло, вафельное полотенце и газету на всякий случай. В другую кастрюлю с отварной молоденькой картошкой с укропчиком, хлеб, яйца, сваренные вкрутую, свежие огурчики и спичечный коробок с солью. А в третью сетку два бутыля с компотом. Мама третью сетку никому не доверяла. Вся наша орава спускалась вниз по горке в сторону Пересыпи. Там мы садились в трамвай под номером 9, и он довозил нас до конечной остановки «Лузановка». Маршрут мы все знали наизусть. Это был рабочий район — одни промышленные предприятия.