Одесситки

В Китае произошла культурная революция, и пришлось принимать решение, куда переезжать. Агитировали в Советскую Россию. Листовки, газеты, кино, журналы пестрели прекрасной, райской жизнью советских людей. В довершение всего пришло письмо от дальней Кивиной родственницы с приглашением приехать к ней в Москву. С такими радужными перспективами, что Киву примут на работу в Московский университет. Его знания языков на родине не имеют цены. Письма приходили одно за другим, Кива, как помешанный, радовался. Мечтал приехать и сразу в Большой театр пойти. Он каждый вечер пересматривал картинки с видами Ленинграда, Москвы... Окончательно Кива принял решение, когда узнал о новом постановлении китайского правительства. В нём говорилось, что все покидающие Китай делятся на несколько категорий. Если ты едешь на запад, то скатертью тебе дорога, без денег, без имущества. Но если ты возвращаешься в Советский Союз, то можешь вывезти всё своё имущество, хоть несколько составов. Даже квартиру твою выкупают. А для Кивы расстаться с библиотекой было смерти подобно. Почти все наши друзья не поверили советской пропаганде, забрали детей и уплыли в Австралию. А мы паковали книги, вазы, ковры, два вагона зафрахтовали, опломбировали, получили документы и в мягком, полупустом международном вагоне отправились в Россию.

— Ой! — Рита Евсеевна отодвинулась от меня, подошла к двери, быстро ее распахнула, выглянула в общий коридор. Там никого не было. Потом включила телевизор, опять уселась напротив меня и приглушенным голосом продолжила: — Ночью поезд остановился на какой-то станции, нас вообще на каждой остановке проверяли. Придрались к нам, что в наших документах что-то не так. Предложили захватить с собой вещички и покинуть вагон до выяснения. Уверяли, что проверят, свяжутся с Москвой, и поедем мы в следующем поезде. Эта задрипанная станция оказалась городом под названием Краснотурьинск. Одно название что город, а на самом деле — громадный сибирский лагерь. Кива сразу понял, что мы попали в ловко расставленную ловушку. А я ещё пыталась качать свои права, пока не получила кулаком в лицо и мои зубы вылетели вместе с моими правами. Попала в камеру с такими же идиотами, как и мы с мужем. Подписывала всё, что скажут, и сотрудничество с органами, и выполняла разные работы.

Наконец, разрешили нам всем вместе поселиться в бараке. Лили почти не знала русский язык, её определили в школу. Кива стал там преподавать. А я обслуживала жён начальства, крутила им кудри, красила волосы. Наши опломбированные вагоны продолжали стоять на станции в тупике. Нужно было что-то делать. Мужу сильно досталось, хоть он и не говорил мне. Твердил только, что это он во всём виноват и нет ему прощения. Дикий климат, побои сказались. Он постоянно кашлял, но продолжат беспокоиться о своих книгах. Мне удалюсь через жену начальника колонии убедить её мужа, что книги не виноваты, пусть лучше их поместят в местную библиотеку или они сами себе отберут лучшее, только не пропадали бы под открытым небом. Часть книг и нашего имущества поместили в местный клуб, часть разобрали начальники, но и мы забрали хоть тёплую одежду, немного других вещей. Подписали акты, что всё нами получено в целости и сохранности, что и мечтать не могли попасть в такие сказочные условия жизни.

От нас немного отстали, но всё равно жизнь, если можно было назвать это жизнью, продолжалась. Лили после этих потрясений начала заикаться. А Кива подхватил туберкулёз. Постепенно все прибывшие из Китая начали всеми правдами и неправдами уезжать из Краснотурьинска. Я же, дружа с женами начальства, тоже искала пути вырваться отсюда. Болезнь мужа позволяла мне это сделать. Его отправляли, конечно, по блату, под Одессу в туберкулёзный санаторий, а мы с дочерью его сопровождали. Так мы очутились в Одессе и потихонечку начали искать своих. Нашлись знакомые, через одних другие, потом третьи, нам удалось прописаться в частном доме на 7-й станции. Я поступила на работу в парикмахерскую, Лили определили в школу. Кива, умирая, просил прощения за всё, что случилось с нами. А потом частный дом, в котором мы были прописаны, снесли и нам дали эту комнату.

— Знаешь девочка, у меня даже нет ни одной фотографии от той прежней жизни, как будто бы её и не было вовсе. Мне иногда кажется, что всё это мне приснилось. Только Лили заставляет меня жить дальше, улыбаться и радоваться жизни — назло им всем. У меня есть цель в жизни, поставить дочь на ноги, и я должна этого добиться. И мама твоя тоже вкалывает, чтобы вас вывести в люди. И ты борись, подумаешь, какая-то блядь будет над вами измываться. Мы ещё посмотрим, кто кого. Удивительно, что еврейка — такая антисемитка, просто удивительно, наверное, числится русской. Но бьют по морде, а не по паспорту.