Одесситки

Вернулась с вечера расстроенная Лилька, она тоже получила нагоняй от Серафимы, хотя и не переодевала школьную форму и не носила капроновых чулок. К ней наша классная придралась за прическу — коротенькую стрижку под названием «я у мамы дурочка». Лильке Серафима насмешливо съехидничала, что и так все знают, кто она, так зачем же ещё подчёркивать это причёской? Почему эта коротенькая стрижка в Одессе получила такое название, никто не мог объяснить. Одесса всегда что-то начудит, отчебучит.

Лилькина мама этого так просто не оставила, пошла в школу прямо к директору Терлецкому и выложила перед ним все факты. Он ещё больше побледнел, когда она заявила, что Серафима терроризирует в основном одесситов. Особенно ученицу, и назвала мою фамилию, которую он не мог не запомнить вследствие последнего разбирательства. Так вот, у этой девочки родной дядя начальник Одесского уголовного розыска. Посоветуйте Серафиме Михайловне прекратить практику травли учащихся, это будет в её же интересах, а может, даже всей школы. Всё может случиться, когда она домой возвращается затоваренная подношениями обеспеченных родителей. Она это так, между прочим, сообщила, чтобы он принял к сведению.

— А что прикажете делать? — повторяла Рита Евсеевна, как бы оправдываясь, стуча кулачками. — Терпеть от каждой потаскухи унижение! За что? За то, что у меня убили мужа? За то, что у меня из-за них больной ребёнок? За то, что из меня сделали нищенку? Я в совершенстве владею тремя языками и не могу устроиться на приличную работу. Нашли удобную формулировочку: «У вас нет отечественного диплома, а то мы бы вас обязательно приняли. Заканчивайте университет, и тогда, пожалуйста, милости просим». Так ещё каждая засранка будет измываться над моим дитём. Он испугался, этот альбинос партийный, я видела, аж глаза стали красными, как у кролика. Я так и сказала ему: «Не примите мер, мы дальше пойдём с жалобой». Я ему всё сказала. Как над нами издевались только за то, что мой муж бредил Россией, своей родиной. И мы поверили им! Вернулись в этот коммунистический рай. Я ему всё сказала. Пусть только не примет мер, пусть только попробует. Сейчас не те времена, пусть только посмеют.

Дома я даже бабке ничего не рассказала. Было стыдно, жалко лишний раз расстраивать своих домашних. Всё равно ничего не изменится, я где-то и сама была виновата. Учись я получше, никакая Серафима меня бы не доставала.

Удивительно, но после скандала, который устроила Лилькина мама, для Серафимы мы как-то перестали существовать. Она не вызывала нас к доске. У всех уже было по две оценки за четверть, а у нас ни одной. Только перед самым Новым годом она подняла меня что-то дополнить. Но Игорь, который отвечал до меня, всё полностью сам ответил; я, чтобы не молчать, повторила то же самое. Серафима, не поднимая головы, сквозь зубы процедила, что мне место только в зоопарке, как обезьяна повторять, и влепила трояк. Я старалась, как только прозвенит звонок, ни на минуту не задерживаться ни в классе, ни в школе и лишь на улице переводила дыхание. Ноги сами неслись домой, сердце только дома переставало бешено колотиться.

Школа готовилась к очередному новогоднему празднику. Выпускники-десятиклассники решили не устраивать никаких полудетских вечеров с зачитыванием стихов и прочих выступлений, а устроить самый настоящий карнавал. Все должны прийти в карнавальных костюмах с масками. Наши девчонки только и бредили этим. Шились наряды, но втайне друг от друга. Тема была задана: Куба — любовь моя! Девчонки шили цыганские юбки, кофты, платки. У меня тоже была попытка уговорить бабку что-то оригинальное придумать, но та наотрез отказалась. Зимой переться на толчок, и ради чего? «У тебя же есть украинский костюмчик, в эту школу ты его еще не надевала, его никто не видел». Его сшили для меня еще в классе четвертом. Юбку и пелеринку Алка из старой коричневой формы выкроила и вышила болгарским крестиком. А кофточку белую в украинском стиле так ещё сама школьницей носила, лет десять этой кофте от роду, как минимум. Так кофточка эта, как повторяла бабка, настоящая, и ей нет сносу.