Одесситки

Тётя Галя еле отбила своего муженька от Лилькиной матери. Орала всякие ругательства на Риту и Лильку, даже мне досталось. Бедную Риту Евсеевну колотил озноб, глаза сверкали, она ругалась, обзывая их «быдло», я поняла одно-единственное слово, остальные она выкрикивала не по-русски. Лилька плача, пытаясь успокоить мать, даже не заикалась, а только странно нервно у неё что-то булькало внутри. Я никогда не могла представить себе, что такая нежная, тонкая женщина может в один миг превратиться в разъярённое животное, защищающее своё дитя. Я молча переоделась и побежала домой. На этом дружба в коммуналке временно закончилась и началась вражда. Дядю Вову не было ни видно и ни слышно, но на сцену вышла, казалось, такая забитая тихоня его жена Галя. Весь её высохший организм был наполнен ненавистью, завистью и злобой. Я даже в дверь боялась стучать, а хлопала ладошкой по стене Лилькиной комнаты, поднимаясь по лестнице.

Идти в школу на карнавал в таких экзотических нарядах, еще больше привлекать к себе внимание я боялась, но очень хотелось. Рита Евсеевна настояла на своём, причесала нас, воткнула в причёски длинные шпильки с бусинками на концах. Выглядели мы потрясающе, особенно подведенные раскосые глаза. Лилькина мама накинула на себя колонковую шубу, которую называла манто, и повела нас в школу. У входа караулила всех Серафима энд компани. Растянула в улыбочке свой ротик, объявив, что это не утренник и родителям здесь быть не положено. Но Рита Евсеевна поздравила всех с наступающим Новым годом, персонально объявив Серафиме, что придёт за детьми в конце карнавала, чтобы та не волновалась. Карнавал прошёл на высшем уровне, о нашей мучительнице мы напрочь забыли.

Наши костюмы привлекали всеобщее внимание. Нас приглашали танцевать только десятиклассники. Но подлянку Серафима всё же нам подстроила. Первое место за карнавальный костюм получил десятиклассник в костюме Чарли Чаплина, второе присудили девочке в костюме снежинки, и за третье место приз получила я. Мы стояли с Лилькой рядом и одновременно повернулись друг к другу лицом. У подружки на глаза навернулись слезы, это было явно нечестно. Во-первых, её костюм был более качественный по шитью, ручной работы. Во-вторых, она больше была похожа на китаянку: чёрные смоляные волосы, уложенные в букли, подчёркивались яркими заколками. И самое главное, глаза, подчёркнуто удлинённые чёрные стрелки на веках, делали их раскосыми, как у восточных женщин. Я хотела взять Лильку за руку, но она отдёрнула её, развернулась и побежала к выходу. Я успела только мельком увидеть довольное лицо Серафимы. Вот как она отомстила нам, решила поссорить, разбить нашу дружбу. Лилька плача бежала домой впереди, а мне ничего не оставалось делать, как следовать за ней. Рита Евсеевна только собиралась идти за нами в школу, как мы уже сами ввалились, обе в слезах и соплях.

— Ну, что на этот раз придумала эта антисемитка? — только поинтересовалась побледневшая Рита Евсеевна. Мы, перебивая друг дружку, рассказали всё, как было.

— И все? Вот жидовка паскудная! Никак не успокоится. Напрасно я тебя вернула в эту школу. На следующий год пойдёшь в вечернюю. Иначе от этой Сурки не отделаться.

— Она не Сурка, а Серафима Михайловна, — поправила я.

— Ну да, это для вас она Серафима Михайловна, а для меня она Сурка Мойшевна, антисемитка подлая. Знаю я хорошо эту породу.

Мы с Лилькой не стали дальше расстраивать Риту Евсеевну, рассказывать, что Исаков с Шевяковым не давали нам проходу, постоянно напевая: «Москва-Пекин, мы срать хотим». Идиоты, что тут поделаешь. Потом мы пили чай с нежными эклерами, настроение сразу улучшилось, ведь впереди были каникулы. Мы со смехом вспоминали, как Серафима пожирала нас своими сверлящими глазками, как перекашивалось её лицо, когда мы танцевали с ребятами. Этот сраный приз, затруханную маленькую снежинку и ёлочную мишуру, я преднамеренно забыла у подруги. Дома я ничего не рассказывала, боясь нарваться ещё на большие неприятности. Сестра с самого начала была против того, чтобы брать чужие вещи. Свои никогда никому не давала и сама никогда ни у кого ничего не брала.