Одесситки

Какое счастье — лето в Одессе! Из раскрытых настежь окон доносятся всевозможные запахи жареной рыбы, борща, а то и вовсе одуряющий запах вишнёвого компота, и всё это перемешивается с ароматом свежей выпечки пирожков с вишнями или вертуты с яблоками и всевозможными вареньями. Урчащие пустые кишки, прилипшие к позвоночнику, гонят меня домой. Скорее, скорее по лестнице на второй этаж. Пьёшь прохладный компот из трехлитровой банки, который пузырится прямо во рту, не успеваешь его от жадности проглатывать, и он льётся мимо рта на шею и грудь. Бабка орёт, чтобы сначала умылась, руки помыла, но куда там. Котлетки одна за другой пролетают в чрево, не задерживаясь. «Хлеб возьми, ну кто так ест! — тихонько просит бабка. — Алка сейчас придёт, она тебе даст». Всё. Только икнула, отложила недоеденную котлету на радость Дружку, который тут как тут — дежурит. Сил больше нет никаких. И только нудное бурчание бабки за спиной: «Ноги хоть помой, Алка тебя убьёт!» Пусть убивает, мне всё равно, я уже сплю. Такое вот лето в Одессе!

А утром бабка не может добудить меня. Только зов ребят: «Олька, идёшь на море?» Всё, я уже проснулась. Вся компания поджидает меня под балконом. А я со скоростью самолёта, нет, пожалуй, ракеты, запихиваю в рот манную кашу, запиваю большой кружкой какао и вперёд. В сетке на ручке двери скрученное полотенце и подстилка, маленький кошелёчек — совершенно пустой. Бабка денег не даст, уже завернула в газету два куска хлеба с брынзой и помидор, протирает бутылку с компотом, ворчит, что вчера я не принесла назад бутылку. А мы её в Аркадии сдали и пили целый день газированную воду. Нужно её отвлечь, чтобы вытащить из копилки двадцать или хоть десять копеек. А бабка, как назло, по пятам шастает.

— Баба, посмотри с балкона, кто там собрался? Если одни пацаны, я не пойду с ними. Танька Ковальчук есть?

Купилась, потопала на балкон высматривать. Этих мгновений достаточно, чтобы вставить в дырочку нож, и монетки сыплются. Две десяточки, хватит на пирожки или мороженое.

— Олька, смотри, чтобы мне к двум часам, как штык, дома. А то вчера к матери только к четырём поехала. Хороша помощница, мать и так ноги еле тянет, ещё тебе такие деньжищи на поездку сдали. Отдыхать целый месяц будешь, а мать вкалывать. У меня нет сил ездить к ней. Ты бы хоть сейчас на каникулах совесть поимела, пораньше к ней ездила. А то как завалится Анька, так и тебе не поздоровится. Все твои гулянки сразу закончатся, вмиг.

— Не волнуйся, бабушка, — я чмокаю ее в щечку, — приду.

— А чего Лильку на пляж не берёшь?

— Её мама не пускает с нами. Баб, представляешь, она плавать не умеет, а мы на скалки заплываем, те, что на военном пляже. Одна морока с ней. Она с мамой на центральный пляж ходит, сидят в шезлонгах. Там у них целая компания собирается. К ним ещё тётка с дядькой из Москвы приехали. Родная сестра Лилькиной мамы — старая такая, толстая и дядька такой же. Они приехали в Одессу с театром на гастроли.

— А какой театр? Стоящий?

— Какой-то цыганский, «Ромэн», кажется, называется. Лилька обещала меня взять с собой, они в нашей оперетте выступают. Дядька виолончелист, а тётка билеты продаёт и костюмы гладит. Ну, я побежала, пока!

— Олька, не задерживайся! Слышишь! — несется мне вслед.

Несёмся теперь все вместе, проверяем свои ночные шалости за заборами дач. Утро такое свежее, воздух раздувает лёгкие, и хочется его ещё и ещё вдыхать, наполненный дурманом разных расцветок шиповника, роз и просто запахом земли и моря. Оно не синее, не зелёное, оно в это утро всё просто искрится и парится, потому что теплее пока воздуха. Дымка над ним не успела еще раствориться, и оно как бы укрыто одеялом чуть-чуть сероватого цвета. Прямо на глазах яркое солнце съедает это покрывало, и море встречается с ним, голубым небом и начинает от этого ещё больше искриться и радоваться. Эта радость моря передаётся и нам. Мы уже как угорелые бежим к нему навстречу. Возле парапета над центральным пляжем останавливаемся, обозреваем все вокруг, совсем мало ещё людей. В человеческий муравейник этот кусочек суши превратится только через час, и так будет до самого позднего вечера. Это не наш пляж, это гадюшник, пропахший человеческим потом и мочой. Мы только иногда вдоль берега приплываем сюда, чтобы поприкалываться над фифочками или понаехавшими со всех концов страны разными зазнайками и воображалами. Строят из себя что-то, морды корчат, ручками какашки отгоняют от себя. Сами их потихоньку и выпустили. Всех гоняют от себя, боятся, что их обрызгают, попортят им причёски. Зачем тогда на море ходить? Купальники свои только демонстрировать?