Одевая эпоху

Однажды, когда мы говорили о современном искусстве, я сказал, что графиня Грефюль, по рождению бельгийка, устроила театр в одном из своих замков. Форен искоса взглянул на меня, и я понял, что сейчас последует укус: «Театр мадам Грефюль? – произнес он. – Ей бы следовало устроить его не в замке, а в монетном дворе!»

Как-то раз к нашему столу подошел граф Рекопе, чтобы поздороваться с ним. Не все знают графа Рекопе; это был маленький человечек в белоснежными бакенбардами, как у адмирала, и злыми глазами, который страшно гордился своим очень сомнительным титулом. Я много раз слышал, что этот графский титул он получил от римского папы, а папские титулы, по мнению знатоков, ненастоящие. Так вот, граф Рекопе подошел к Форену и сказал:

– Это меня вы изобразили на последнем рисунке в «Фигаро»? Если да, то у вас вышла очень злая карикатура!

– Что вы, – возразил Форен, – если бы это была карикатура, было бы гораздо страшнее!

– Знаю, вы меня терпеть не можете, мечтаете, чтобы я умер. Вы с радостью придете на мои похороны.

Глядя ему в глаза, Форен ответил:

– И принесу венок, но только из настоящих цветов.

В другой раз мы обедали у Прюнье. Незадолго до этого умер Эдвардс. И Форен стал рассказывать всякие истории об этом издателе, который был весьма странным человеком (и много лет не ладил со своим отцом).

– Когда отца хоронили и он шел за катафалком, один мой знакомый сказал: «Сегодня они впервые появляются на людях вдвоем!»

Он еще много чего рассказал мне об Эдвардсе и его отце, который, по словам Форена, был дантистом у турецких пашей. Пациенты Эдвардса-старшего не желали терпеть боль, и доктор придумал, как облегчить их страдания. Он использовал недавно открытое средство – кокаин и в результате сказочно разбогател. Турецкие женщины боялись боли не меньше, чем мужчины, и Эдвардс пользовал также обитательниц гаремов и, исключительно с лечебной целью, начал поставлять им самое настоящее шампанское, которое они обожали. Но в Турцию нельзя было ввозить вино: это запрещал Коран. И у Эдвардса возникли большие трудности, однако он нашел выход – стал ввозить свое шампанское (подслащенное дешевое пойло) не в бутылках, а в клизмах определенной модели, которая была очень распространена в Турции. Вот каков был, если верить Форену, источник богатства Эдвардса. Он так забавно все это рассказывал, что наши соседи по столу отложили газеты и тоже стали слушать.

А Форен был очень неравнодушен к вниманию публики и старался, как мог.

Говоря о Кружке Мортиньи и о Форене, я не вправе оставить без внимания трогательную фигуру Абеля Трюше, человека, в котором было столько же доброты, сколько в Форене – жестокости. В начале пути Трюше пришлось нелегко, и с тех пор у него сохранилось какое-то необычайно обаятельное добродушие. Это был человек с нежной, отзывчивой душой, он иногда показывал зубы, желая показаться злым, но на самом деле так скрывал нахлынувшие на него чувства. Трюше всегда всем помогал, замучил своих влиятельных знакомых, прося оказать поддержку одному, выделить средства другому, а когда салоны раздавали художникам медали и прочие награды, вел себя как хитрый и опытный посредник. Расскажу две истории, которые лучше любого портрета позволят вам составить представление об Абеле Трюше.

Рисунок Поля Пуаре, 1912

Однажды утром художник, как всегда, с бородкой клинышком и в шляпе, пришел на плотину через реку Оде в Кемпере и поставил мольберт. Когда он начал работу, крутившиеся вокруг мальчишки расхрабрились и подошли так близко, что стали ему мешать. Один из сорванцов, белокурый и розовый, был такой хорошенький, что две проходившие мимо старушки назвали его «маленький Иисус» и дали ему два су. Трюше видел эту сцену, подозвал другого мальчугана, самого чумазого и сопливого из всей компании, и со словами «Пойди высморкайся» дал ему четыре су. При этом на глазах у него выступили слезы, и он сказал жене: «Этот такой страшненький, ему ничего не дадут!»

Жена тоже занималась живописью и обычно работала рядом с ним. Однажды он был в Венеции и писал церковь Санта-Мария делла Салюте. Все шло хорошо, Трюше без труда добивался желаемого эффекта, вдохновенно выжимал краски из тюбика на палитру и вдруг, обернувшись к Жюлиа, в порыве энтузиазма произнес: «Честное слово, чтобы заниматься этим ремеслом, можно и заплатить!»

Помимо этих троих, в Кружке Мортиньи было много людей, о которых стоило бы рассказать, однако я не хочу отбивать хлеб у моего друга Бена: он просто обязан запечатлеть на бумаге увлекательную историю этого кружка.

Увидев, что фортуна улыбается мне и деньги текут рекой, я стал больше тратить на занятия спортом и удовольствия.