Один

«Ваше мнение о переводческой деятельности Михаила Лозинского. Стоило ли ему наступать на горло собственной песне ради ремесленной работы гениального переводчика?» Это не было наступлением на горло. Случай с Ахматовой — да. Когда она переводила корейцев, например, это было мучительно. В случае с Пастернаком тоже не могу сказать однозначно, потому что если бы он не перевёл «Гамлета» и, больше того, если бы он не перевёл «Фауста», и, конечно, если бы он за 45 дней не перевёл всего Бараташвили, он бы не имел той фантастической пластики, той гибкости, просто тех наработок, которые позволили ему очень короткой строкой начать писать потом, и с такой ёмкостью, с такой эквилибристикой:

Хандра ниоткуда,

Но та и хандра,

Когда не от худа

И не от добра.

— переводит он, кажется, Верлена, «Над городом тихий дождь». Это великие русские стихи. А вспомните:

Звуки рояля

Сопровождали

Наперерыв

Части вокальной —

Плавный, печальный

Речитатив.

— «Екатерине, когда она пела под аккомпанемент фортепьяно» Бараташвили. Великие русские стихи.

И я не думаю, что Лозинский наступал на горло собственной песне. Для него это был способ воплотить собственные способности. Может быть, он и рождён был для того, чтобы написать русского Данте. И, конечно, то, что он переводил это в блокадном Ленинграде, — только это его там и спасло.

«Назовите ваши три любимые рассказа у Акутагавы и дайте каждому из них небольшую характеристику». Почему обязательно три? Я могу назвать однозначно мой самый любимый рассказ у Акутагавы: это «Нос». Это абсолютно великий рассказ, в великом переводе Стругацкого Аркадия Натановича. Он велик тем, что там очень правильно ставится вопрос: то, от чего вы пытаетесь избавиться, может быть, и есть ваше лицо, может быть, и есть ваша неповторимая сущность? Знаете, я всегда со слезами читаю последнюю фразу этого рассказа: «Монах с радостью подставил свой длинный нос осеннему ветру…». Помните, он старался избавиться от носа. А когда он избавился от этого носа, то он понял, что он лишился индивидуальности. Это гениальный рассказ.

Я очень высоко ценю «Чистоту о-Томи», очень страшный рассказ. Помните, когда они разговаривают по телефону, раздаётся такой шёпот, оплетающий их. Акутагава умел страху нагнать. Японское кино ещё только учится так делать. Мне очень нравятся «Муки ада», хотя этот рассказ чрезвычайно страшный. Я разделяю очень высокое мнение Стругацкого о «Носовом платке». А, честно говоря, из рассказов более или менее весёлых и легкомысленных мне больше всего нравится «Бататовая каша». Кстати, братцы, если у вас будет дурное настроение, прежде чем откупоривать бутылку шампанского, прочтите «Бататовую кашу». Это так здорово! Когда он чихнул в этот котелок… Это просто совершенно упоительная вещь.

«Как вы относитесь к творчеству Кобо Абэ? Как Вам его „Женщина в песках“?» «Женщина в песках» — безусловно, лучший его роман. Мне очень нравится и »[Четвёртый] ледниковый период», мне очень нравится «Человек-ящик». «Человек-ящик», помнится, сильно на меня подействовал лет в 12, в «Иностранной литературе», потому что сама идея романа очень красивая. Это такое сложное развитие чеховского «Человека в футляре», но, конечно, шире эта метафора. «Красный кокон» мне очень нравился в детстве — рассказ очень страшный, вообще хороший такой.

«Как вы относитесь к творчеству Воннегута? Читали ли вы его в оригинале?» Кто же его не читал в оригинале? Конечно, читал. Мне просто было интересно посмотреть, как это выглядит, после перевода Райт-Ковалёвой. «Встречал такое мнение, что его романы хороши только лишь благодаря переводу Райт-Ковалёвой». Эта фраза, которую Довлатов широко тиражировал, приписывается Гору Видалу, замечательному американцу. Но откуда Гор Видал так хорошо знал, так хорошо видал русские переводы, остаётся тайной. Поэтому не очень я в это верю. Романы Курта вовсе не проигрывают в оригинале. Мне кажется, что «Slapstick» («Балаган, или Больше я не одинок!»), «Breakfast of Champions» и, конечно, «Бойня [номер пять, или Крестовый поход детей]» написаны ничуть не хуже, чем Ковалёва их перевела. Хотя Ковалёва придала ему такое замечательное, идущее с 20-х годов хулиганство. Она же ученица Маяковского, поэтому такая «маяковщина» появилась.

«Прихорашивание текста имеет место в переводе „Над пропастью во ржи“». Нет там никакого прихорашивания текста, поверьте мне. То, что «moron» иногда переводится как «дурак» вместо «кретин», — в этом нет никакого прихорашивания.