Один

«Слушали ли вы передачу „Лицом к событию“ по „Свободе“?» Слушал, конечно (точнее — читал её расшифровку). Не понимаю, на каком основании хороший критик или литературовед Иван Толстой позволяет себе поучать меня, как мне воспринимать литературу. У вас нет этого права, дорогой Иван. Так сказать, меньше пены. Хотя, конечно, бесконечно трогательна эта попытка сделать из Довлатова крупнейшего писателя эпохи, оттеснив абсолютно всех остальных. Ну, каждая эпоха выбирает то, что ей по росту, то, что ей ближе. Где этой эпохе, скажем, читать Горенштейна или читать, например, того же Грачёва? Зачем это нужно? Давайте действительно… Наш уровень — это уровень того литератора (не будем уж его называть), который поехал в Псков главным отборщиком программы. Ну, пусть он и остаётся на этом уровне. Дай бог ему здоровья. По крайней мере, стало понятно, кто есть кто и кто где.

«Ваше мнение о Викторе Петровиче Астафьеве и его творчестве?» Это был писатель совершенно медвежьей силы, и эта медвежья сила ссорила его со всеми, кто пытался его приватизировать. Он разругался и с земляками, и с сибирской прозой, и с вологодской, и с костромской, куда его жизнь заносила. Хотя в Вологде он написал и «Пастуха и пастушку», и, по-моему, «Кражу» — лучшие свои вещи, и «Оду русскому огороду». Он поссорился и с патриотами, и не нашёл себя в среде либералов. Это был действительно писатель фантастической изобразительной мощи.

Меня познакомил с ним Миша Успенский. Я сделал с ним довольно пространное интервью. Он неплохо ко мне относился. В общем, мне казалось, что нам интересно разговаривать. Во всяком случае, мне это было безумно интересно. Всё, что он говорил, врезалось в память мгновенно. Тут не нужен был не то что диктофон, но даже записная книжка, потому что он говорил формулами, и физиологические детали, которыми он мыслил, были потрясающие.

Мне больше всего нравится из его прозы, конечно, «Последний поклон», вся часть про Гогу Герцева из «Царя-рыбы». Я тоже очень не любил, знаете, этих романтических и безответственных бродяг 70-х годов. Вообще, повествование в рассказах «Царь-рыба» — отлично написанная вещь. Повесть «Звездопад» мне очень нравилась, которую, кстати, Таланкин замечательно экранизировал. Ух, какая красивая картина, хорошая, с замечательной ролью Даши Соколовой! Очень сильная вещь!

Я не могу сказать, что «Прокляты и убиты» мне казались стопроцентным шедевром. Василий Владимирович Быков мне как-то сказал: «Он написал всё, что я пытался забыть. Я тоже видел крыс, которые шныряют в телеге около раненых, но я это забыл. А он запомнил». И действительно мне сам Петрович (как его называли в Красноярске) рассказывал, что, написав первую часть, он её решил похоронить в столе — просто выбросил это из себя, и пусть никто не читает. Жена его заставила, уговорила — и он напечатал. «Прокляты и убиты» — очень сильный текст. Мне больше нравится «Весёлый солдат» (кстати, одна из любимых военных книг Окуджавы). Я не скажу, что он более весёлый (может быть, он и более страшный), но там есть какая-то трогательность, он более человечный. Там одна эта сцена, где он встречает жену, девушку солдата, у которой сапоги настолько велики, что всё время разворачиваются на ноге, и она идёт пятками вперёд — ну это очень трогательно и очень здорово! Нет, сильная вещь, конечно. И Петрович был совершенно грандиозным писателем. Из всей перестроечной литературы я особенно люблю «Печального детектива» — это какая-то очень острая и очень хорошая вещь.

«Насколько взаимообусловлены устная и письменная речь?» Абсолютно два разных жанра. Помните, как у Михаила Кузмина: «И те слова, что ночью сказаны, // Другой бы утром не сказал». Это как слова, которые сказаны ночью. Кстати говоря, поэтому это и ночные эфиры. Очень много из того, что я здесь сейчас вам говорю, утром в газете или тем более в литературной статье, прозе я бы не написал. В стихах разве что.

«Во время возрастающей глупости и маразма, — согласен, — почему мы не видим противопоставления этому в виде появления фельетонов, басен и памфлетов?» Ну как же не видим? Самая читаемая поэзия сегодня — именно ироническая. И Иртеньев, и Емелин — это всё на грани серьёза настоящего, но с обязательным привкусом иронии. Просто беда в том, что в результате и меня знают больше всего как ирониста. Но я действую по заповеди: дарёному коню в зубы не смотрят. Хорошо, что знают хоть так. Ничего, будет время и для лирики.