Сейчас вокруг меня со всех сторон многоголосый крик, ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыхание, выдохи их пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, – я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, – тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. А кроме тех, чей голос, по крайней мере, звучит естественно, вспомни про выщипывателя волос, который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому-нибудь подмышки, заставляя другого кричать за себя. К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар.
На жалованье банщика и его коллег идет скромная плата за вход, взимаемая с прибывающих посетителей (плата обычно вдвое выше для женщин: так блюстители общественной морали пытаются вынудить их сидеть дома). Тем не менее большая часть доходов обслуживающего персонала – это чаевые за выполнение небольших услуг для купающихся, таких как соскабливание с них масла или охрана их имущества (а еще, если верить скандальным слухам, – исполнение куда более интимных желаний посетительниц). Поэтому смотритель с возмущением наблюдает за выходками подхалимов, таких как Меноген:
Меноген надеется, что его пригласят на званый ужин. В Риме это важная часть общественной жизни. Кто придет, где и в какой компании, какие блюда будут подаваться – бани полнятся сплетнями, пока римляне готовятся к главной трапезе дня. И даже банщик, убирая помещения за посетителями, строит планы на ужин.